Старший с Науриньей не спали уже вторые сутки, сменяя друг друга у Провала как старшие маги. Отдыхать почти не удавалось, но то, что сказал ему Науринья, когда принц менял его на посту, поразило Старшего.
— Есть предел, — как всегда теперь, холодно усмехаясь и глядя томно-безумными глазами куда-то сквозь принца, говорил Науринья. — Тот, с кем ты играл, не всесилен, мой принц, — он засмеялся, сухо и колюче. — Есть предел. Есть. Но я другого боюсь.
— Чего? — выдохнул принц, готовый идти к пещере, к Провалу, где молчало Нечто.
— Я боюсь, — каким-то полушепотом, тягучим полушепотом проговорил Науринья, — что есть сила посильнее его. Она и его сожрет... Я чувствую это. Она сейчас там. Это она.
Науринья снова усмехнулся и, махнув рукой и побрел в караулку, где уже вповалку лежали стражи и четверо его магов. В караулку втащили котел с мясной похлебкой, но мало у кого были силы есть. Науринья пинками стал поднимать всех.
— Ешьте, надо есть! — почти орал он. — Иначе мы все передохнем. Надо есть, вставайте, дураки!
Когда бездна снова зашептала, все облегченно выдохнули — это было привычно. Науринья лег спать и проспал почти пять дней и ночей, и когда проснулся, Тиеле увидела, что нет покоя в нем. Он уже увидел то Ничто-Нечто, непонятное и неведомое, а потому куда более страшное, чем знакомая бездна и ее твари. И она тихо плакала, а Науринья не пытался ее утешить. Он стал жесток к остальным — и к себе.
Король вернулся в Холмы как раз когда Бездна снова начала шептать. Провал выплеснул тварей роскошно — по всем Холмам одновременно — в день королевской свадьбы. Младший, Старший, брат королевской невесты Арнайя Тэриньяльт, Науринья — все они прямо со свадебного пира сорвались к Провалу со странным облегчением в душе. Все вернулось на круги своя. Может, потому столько песен было сложено об этой свадьбе.
Так и случилось, что Младший нарек старшего старинным именем Ринтэ — щит мой.
А Старший засмеялся и назвал Младшего «оборотным» именем — Эринт, опора моя.
Это были древние имена и потому звучали они не так, как сейчас.
А госпожа Асиль произнесла имя каждого из гостей и спела каждому хвалу, и все полюбили ее, хотя она и была из Тэриньяльтов. И брат ее опустил голову, скрывая слезы, потому, что ему было слишком хорошо, чтобы не плакать, и слишком стыдно было показывать свои слезы.
Все радовались — кроме Науриньи. Он смеялся, но в глазах его было безумие и предвиденье. Адахья, ревнивый к своему господину, стоял за его креслом и услышал, как Науринья, слишком громко смеясь, сказало странные слова:
— Господин мой, разве ты не видишь? Если Провал снова проснулся, значит, либо Правда короля не властна над Жадным, либо Жадный не властен над тем, что лезет из Провала. Есть что-то еще, более страшное. Страшнее богов.
А принц Ринтэ ответил:
— Если так, то есть и что-то более сильное, чем то, что сидит в Провале. Я это чувствую и знаю, и в это верю. Я найду.
— Ты мудр и страшен, господин.
— Я глуп и слеп. Но я прозрею. Не покидай меня.
— Я твой, господин.
Адахья был ревнив. И после пира он бросился на колени перед господином и сказал:
— Был ли я отважен сегодня в бою, господин мой?
— Воистину, был.
— Я прошу награды.
— Чего ты желаешь?
— Пусть я всегда буду при тебе, господин!
— Да будет так, — сказал принц Ринтэ.
И Адахья ушел, довольный.
А потом подошел к Ринтэ Арнайя Тэриньяльт и сказал:
— Господин мой, теперь я родич тебе. Теперь я родич королю, и мир между нашими родами. Но я всегда твой человек, знай это.