Дей долго смотрел на меня. Ничего не говорил, просто смотрел, не моргая. Затем встал, неспешно отряхнул грязь с колен. Подошел к двери, отворив ее, бросил кому-то коротко и сухо:
- Обвиняемая готова. Забирайте.
***
Трибунал прошел быстро и сухо, как удар лезвием по обескровленному горлу.
Меня привели в зал суда, похожий на сверкающий перевернутый кубок, поставили на колени и вынесли приговор: «Илифер Лис Крам, за предательство своей страны и тяжкие преступления перед Инквизицией, Империей и Богом, вы приговариваетесь к смертной казни через Когти покаяния...». После чего, с щедрой руки сенатора Амвэла, подарили целых два дня жизни, чтобы я могла провести их в размышлениях и молитвах.
По возвращении в камеру меня ждало немного еды и питья, а еще - тощий, длинный как фонарный столб священник из храма Создателя.
«Прелюбодейство есть страшный грех. - сказал он. - Нет ничего противоестественней и мерзее, чем делить ложе с крылатыми исчадьями Ваал Гала! Раскайся, дитя мое! Создатель милосерден... Очисти душу искренней молитвой, и ты получишь шанс на спасение!».
Я расхохоталась ему в лицо.
Прелюбодейство? С Джалу?! Бог-Дракон, эти бы слова старому зануде да в уши! Может, и умирать было бы не так обидно...
По крайней мере, теперь понятно, что обо мне рассказывает церковь. Я-то все ломала голову, чем провинилась перед их богом...
Думаю, святой отец мог ночь напролет вести душеспасительные беседы, не заряди я в него миской с остатками прогорклой каши. Глядя, как жидкое серое месиво стекает по лакированной, лысой что коленка макушке, я хохотала, как безумная... А, может, и вправду понемногу начинала сходить с ума.
Святой отец, окрестив блудницей, все же пообещал замолвить за меня словечко перед Создателем. Добрая душа.
Приходил Дей. С минуту постоял, глядя куда-то поверх моей головы, и ушел, так и не проронив ни слова.
- Что такое «Когти покаяния»? - крикнула я ему вслед, но Деймус не обернулся.
***
День моей казни выдался по-летнему знойным, ясным и безветренным. В синем небе не было ни облачка.
Сенат решил, что неплохо бы совместить казнь государственного преступника с Празднеством Святой Двоицы, поэтому весь город был увешан бело-алыми ленточками и цветочными гирляндами.
Повсюду сновали торговки с корзинами, из-под накрахмаленных полотенец выглядывали пряники с пышной глазурью, фигурные леденцы, жгуты лакричных палочек и сахарной соломки.
Сквозь распахнутые окна лилась праздничная музыка.
Цок-цок-цок. Мосластая каурая лошадка резво тянула повозку, прядая мохнатыми ушами и изредка пофыркивая.
Клетка скрипела и покачивалась. Я стояла, бездумно привалившись лбом к шершавым деревянным прутьям. Кандалы на руках тихо позвякивали.
За повозкой цепочкой тянулся конный конвой. По бокам важно вышагивали инквизиторы в глубоко надвинутых на глаза широкополых шляпах. Начищенные пуговицы их файтонов отбрасывали солнечные зайчики.
За нами уже образовалась целая толпа зевак. Кто-то надел шутовской колпак и дудел в бумажную дудку, выстреливающую из руки, будто жабий язык, с нелепой драконьей мордой на конце.
Самых маленьких взрослые поднимали на плечи - не дай бог задавят в толпе, да и преступницу - вот она, вот! Будто зверь в клетке, сейчас зарычит! - сподручней дразнить, выпучивая глаза и раздувая щеки.
С каждым новым поворотом и переулком, толпа позади росла, ширилась, превращаясь в неудержимую лавину гогочущих ртов, кривляющихся рож, лижущих леденцы розовых языков, тыкающих пальцев, сияющих алчным предвкушением глаз...
Я старалась не смотреть на них. Я глядела на дома из красного кирпича, на витые бронзовые балконы, на башенки и флюгеры... И думала о том, как люблю этот город, каждый его уголок, каждый фонтан, мозаичный узор на мостовой, каждую печную трубу... как была здесь счастлива...
- Предательница! - я вздрогнула, будто от удара. А затем уже по-настоящему, от боли, потому что камешек, брошенный конопатым мальчишкой, оказался острым и распорол кожу на лодыжке.
Подняв глаза к небу, я облизнула растрескавшиеся губы и стала думать о том, как ветер дует над крышами домов, как даже легкое его прикосновение раскручивает флюгер - так быстро, что начинает казаться, будто золоченая птица вот-вот оторвется от удерживающей ее иглы и взлетит...
Повозка выехала на главную площадь.
Вдалеке, в мареве дрожащего воздуха, маячил эшафот.
- Шлюха!
Гнилой помидор с чавканьем врезается в прутья, обдавая лицо веером зловонных брызг. Закрываю глаза. Господи... Бог-дракон... дайте мне сил не заплакать. Не доставить им такого удовольствия.