Наверно, офицеры хотели узнать: скажу я, где был вчера вечером Равиль, или не скажу. Не где был, а скажу или нет! Если скажу, тогда начало вербовки можно считать удачным.
Первый раз меня пробовали вербовать в армии. Ну вы знаете эту песню: «В жизни раз бывает восемнадцать лет…» Золотые денечки! Потом мне было тридцать пять, когда меня, поэта, попытались сделать агентом в последний раз. Я, помню, вышел из комнаты нашей редакции, где уже никого не оставалось, всего на минуту. Навстречу человек с «дипломатом». Я оглянулся — он приоткрыл дверь в редакцию «Уральской стройки» и просунул голову в щель. «Вы отсюда?» — крикнул он мне вслед. «Да», — доброжелательно ответил я. «Зайдите обратно!» — это он мне, резко.
Я зашел. Человек лет тридцати сел напротив, спросил имя-фамилию, протянул удостоверение сотрудника КГБ.
— Вы знаете, — перешел он на более спокойный тон, — нас очень интересует обстановка в тресте, где вы работаете. Понятно, вы находитесь в центре событий и много знаете, бываете на различных объектах… Мы были бы очень благодарны, если бы вы сообщали нам о каких-нибудь экстраординарных фактах, которые будут попадать в ваше поле зрения…
— Я вас понимаю, — ответил я не менее душевно, — обстановка действительно серьезная… Особенно меня волнует почти полное отсутствие научной организации труда на производстве…
И пошел пересказывать ему содержание своих газетных статей, украшая прозу эмоциями, инверсиями, анафорами, историческими экскурсами и личными оценками. Лейтенант, молча сидевший напротив, наверное, не заглянул в мое личное дело, которое хранилось у них, не знал, что я пять лет проработал социологом в отделе науч-ной организации труда оборонного завода и мог говорить на эту тему долго, как Горбачев об алкоголизме. Иначе бы он сразу прервал меня. А прервал он уже тогда, когда разозлился. Ну, это вообще непрофессионально.
— Понятно, — сказал он.
Они все такие понятливые… И когда он взялся за ручку двери, я не сдержался:
— Лёне Карпухину привет передавайте! Он, наверное, уже майор?
— Вы его знаете? — остановился лейтенант, соображая, что я, видимо, старый агент Карпухина.
— Нет, — охладил я чекиста, — учились вместе.
Нужно, чтобы русские люди и капиталы устремились в этот благодатный край и устраивались в нем. Сколько раз я твердил об этом московским купцам и тузам, — слушают, соглашаются, а сами ни с места. <…> Имеется множество беков и агаларов, обладающих превосходными землями, которые они весьма плохо обрабатывают и готовы сейчас отдать за бесценок.
М. Т. Лорис-Меликов, первый сподвижник Александра II.
Сегодня я решил найти чеченца без предупреждения. Дежурная показала, где искать вайнахов.
Номер оказался закрытым. Второй, где жили соратники, — тоже. В третьем слышался сильный шум. Мне открыл высокий мужчина в кожаном плаще.
— Сейчас он выйдет, — сказал и закрыл передо мной дверь.
Вскоре Ахмед появился. Уже через минуту я заметил, что мусульманин пьян, как православный.
— У нас гостит земляк, проездом. Приехал с международных соревнований. Представляешь? Стал чемпионом мира по классической борьбе… Очень кстати. Это наша победа! Я не мог не выпить, — объяснил он мне ситуацию.
Я его понял и не осудил, я бы и сам в таком случае выпил. И не в таком — тоже.
Ахмед открыл пустой номер и попросил меня подождать, он сейчас вернется. Прошло минут пять. Дверь открылась, и в комнату вошел чеченец в кожаном пальто с жестким неприветливым лицом.
— Ты кто?
— Журналист, — ответил я.
— Выйди! — скомандовал он. — Мне надо переговорить с одной женщиной.
Я журналист и ко всему привык — встал и пошел в сторону двери. Навстречу мне двигалась женщина, темная глазами, в черной дубленке и красно-черном платке.
Ахмед нашел меня в холле, где я курил уже третью сигарету.
— Кто такой? — спросил я друга Ахмеда, кивая в сторону номера.
— Закаев, — коротко ответил Дадаев.
— А женщина? — нагло не унимался я.
— Одна башкирка, я жил у нее… Почему они тебя интересуют?
— Выгнал меня из номера, не извинившись.
— Я за него извиняюсь, они заняты очень серьезным делом, может быть немного нервничают.
Вскоре мы сидели с Ахмедом в баре. Я опять выступал в роли коррупционера и предателя родины — чеченец угощал меня баночным пивом и какими-то местными блюдами.
Я уже привык к его восточной улыбке, которая ничего не отражала, кроме желания угодить журналисту.