Вышел летчик в Джанкое, больше я его никогда не видел. Джанкой… В эти желтые степи северного Крыма ходил мой дядя Гурген взрывать железную дорогу, по которой шли немецкие эшелоны, а теперь вот ехал я. Фашисты убили Гургена за одиннадцать лет до моего рождения.
Я вернулся в бар над эспланадой и был уже довольно пьян, когда ко мне подсели двое подозрительных. Первый, в нутриевой шапке, быстро представился вертолетчиком. На лацкане второго я заметил депутатский значок.
Они бросили меховые куртки в одно из кресел и подсели ко мне, потому что остальные столики были заняты.
— Их надо убивать, бомбить, стрелять, стрелять, стрелять…
Нутриевая шапка делала вертолетчика похожим на какого-то неведомого зверя. Нет, вертолетчик с миллионом белесых ворсинок на голове, торчащих во все стороны, будто антенны, напоминал мне пьяного марсианина. Белое сухощавое лицо и никого не видящие глаза, точнее, ничего, кроме креста в прицеле. Он пил пиво и смотрел в черную полировку стола.
— А почему не стреляете? — спросил я.
— Меня списали, после контузии, — ответил вертолетчик.
— Иначе бы он всех духов перебил… А вы кем работаете? — обратился ко мне депутат, похоже, чтобы перевести разговор в другую плоскость, менее опасную.
— Я журналист. А вы?
За столом нависло молчание. Пауза затянулась. Я понял, что они неприятно удивлены, поэтому второй называть свое место работы не торопился. Вдруг этот парень напишет что-нибудь, упомянет имена, должности, место интервью, даст комментарии. Эти корреспонденты, они…
— Я предприниматель, — наконец ответил второй.
Вертолетчику врать было поздно.
— Ненавижу журналистов, — не стал он врать.
— А я — убийц, — ответил ему я.
— Что ты сказал, урод? — вертолетчик вскочил, перегнулся через стол и попытался притянуть меня двумя руками за пуловер.
Депутат схватил его за руки, но было поздно…
— Спокойно, милиция! — представился высокий мужик, демонстрируя вертолетчику раскрытое удостоверение.
Пилот разжал руки и медленно опустился на место. Депутат садиться не стал, выпрямился, поправил пиджак.
— У нас тут внутреннее недоразумение, — начал объяснять он, — считайте, что все уже кончено… Это у вас кончено, — строго сказал милиционер, демонстративно разглядывая значок, — вы, двое, можете идти, а с этим (тут он указал на меня) я разберусь в отделении. Мои собеседники исчезли так быстро, что я не успел попрощаться, и это было невежливо с моей стороны. Все-таки вертолетчик и депутат городской думы… И так всегда — не успел я подумать, а он уже тут, сидит за столом.
— Леша, надо было арестовать их как врагов народа, — заметил я другу.
— Будет время, и ты станешь командиром конвойной роты…
— Будет только то, что будет, а не то, что надо. О депутаты! Вот тебе пример. Купленная пресса начинает работу по манипулированию общественным сознанием: проезд в транспорте будет стоить четыре рубля вместо двух! Четыре рубля! Четыре! Но вскоре городская дума принимает решение: три рубля. И граждане облегченно вздыхают: какие у нас порядочные депутаты! Не осуждают, а благодарят за работу. Ты понял?
Мы сидели с Алексеем Сиротенко в баре и медленно напивались. Но с каждой рюмкой, как я сумел заметить, мента все больше тревожили профессиональные вопросы.
— Почему тебя не волнует достоверность, я понял, — говорил Алексей, — но почему тебя не колышет оперативность? Почему в газете ты рассказываешь о том, что произошло полгода назад?
— Потому что на войне, которую веду я, главное не скорость, а ракурс взгляда и вектор движения.
— Вектор движения… Если ты движешься, то почему не соблюдаешь правила дорожного движения, зачем пьешь в дороге, скотина?
— Потому что у меня постоянное психическое напряжение, связанное с исполнением профессиональных обязанностей. У меня опасная профессия, соображаешь?
— И чем же она опасна? — ухмыльнулся подполковник.
— Алкоголизмом. Самое важное в жизни — научиться проигрывать, а самое главное в России — научиться правильно пить.
— Да, ни того, ни другого ты не умеешь.