Соседка по квартире постоянно держала на своей газовой плите старые ржавые ножницы, на которые я никогда не обращал особого внимания, пока Лиза не объяснила мне, что это против колдовства. Соседка оборонялась от нас. Потом я заметил: когда я умывался и сплевывал в раковину, она делала то же самое — сплевывала в свою. И так каждый раз. Лиза объяснила мне, в чем дело… И еще, если соседка ставила на газовую плиту кастрюлю или чайник, никогда не уходила в комнату, ждала, когда закипит или сварится. Ну, тут я догадался сам: боялась, что мы чего-нибудь подбросим. Насколько надо было знать человеческую природу, чтобы написать в инструкции: «…только для борьбы с вредными насекомыми». Соседка оценивала нас как людей, способных ее сглазить или отравить. Моя ровесница… Бедная тетка, инвалидка.
Инструкции.
Ермолов и Вельяминов, его ближайший сподвижник, раньше других оценили реальную ситуацию: в этой кампании. Смехотворна даже мысль о каких-то цивилизационных рамках; что той самозабвенной партизанской войне, которую вели под защитой гор кавказские народы, должно противостоять равной безоглядностью и вседозволенностью. Равной готовностью драться до бесконечности.
Что воевать надо мечом, голодом, болезнями, подкуром и еще раз голодом.
Николай I после поездки по Кавказу: «Местное начальство вместо того, чтобы покровительствовать, только утесняло и раздражало. Словом, мы сами создали горцев, каковы они есть, и довольно часто разбойничали не хуже их». «Я старался внушить, что хочу не побед, а спокойствия, и что надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив этих дикарей с выгодами порядка, твердых законов и просвещения, что беспрестанные стычки только все более удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, и без того любящих опасности и кровопролитие».
Но порыв императора на деле оказался мимолетным и, как было у него в обычае, искренне-лицемерным. Новые командиры вместо уволенных продолжали прежнюю политику, ибо только жестокость давала мало-мальски видимый эффект усмирения.
Марк Кушниров. «Московские новости», 1996 год.
Дом моего деда Давида в Крыму стоял на взгорье, над деревней Пролом. Немец Андрей Гаар приходился моему отцу двоюродным братом по материнской линии, он жил в Карасубазаре, в сорока пяти километрах от Пролома.
Я никогда не молился Богу — наверное, потому, что мне хватало отца. В далекой Сибири или в Перми я думал о нем, разговаривал с ним, хвастался перед ним, давал обещания, зароки и клятвы. Вспоминал его рассказы и отдельные фразы…
Когда началась Чеченская война 1995 года, Иван Давидович сказал: «Партизанскую войну еще никто не выигрывал». Конечно, он, старый эксперт, знал, о чем говорил.
Этого дома давно нет, но я представляю его по рассказам отца. Саманные стены из кирпича-сырца, с примесью навоза и соломы, беленые. Глинобитный пол.
За домом начинались крымские предгорья, буковые, дубовые леса. Мое кинематографическое воображение человека конца двадцатого столетия представляло утренний туман, печальные звуки армянского дудука и скрипки каменче, на которой играл мой дед. Я чувствовал запах овец, конского навоза.
Сам дом состоял из большой комнаты, кухни и пристроенного сарая. Все строение — под красной черепицей. Дом этот построил деду один болгарин из села Кабурчак, того самого, возле которого в марте 1944-го погиб сын деда и брат отца восемнадцатилетний Гурген.
Когда наши войска отступали, в лесу появилось много бесхозного скота, надо думать, брошенного хозяевами, ушедшими на восток. Отец, тогда тринадцатилетний подросток, поймал в лесу поросенка, с темной отметиной на ухе. Позднее — жеребенка, двухлетка, назвал его Зайчиком.
В огороде росли картошка, капуста, чеснок, другие овощи, которые отец возил в степные селения и выменивал у тамошних жителей на пшеничное зерно.
О, немцы дали каждой семье по гектару земли. В сентябре армяне собирали кукурузу и привозили домой, где хранили ее в громадных корзинах, сушили в початках. Одна корзина до тонны весом. После везли на мельницу в льняных мешках.
Ованес Асланьян запрягал Зайчика в телегу и ехал на север, по дороге, вдоль которой тянулась желтая трава, занесенная ненадежным крымским снегом, стояли кизил, клен и ясень. А дальше, в степи, уже одна трава под мокрым южным снегом. Дул ветер, и шла война. В партизанских отрядах начинался голод. Там, на горе Берлюк, горе, покрытой лесом… О, там такие дубы — пять человек только обхватить могут. Ованес качал головой, вспоминая дубы.