К горе Берлюк надо ехать к югу от Пролома, вдоль садов и виноградников. По грунтовой дороге, которая вела на Феодосию, через Кабурчак, Бахчель, Колерликой, Соллар и Бешуй. Вообще-то отец родился в Бешуе, в доме дяди Ерванда, тогда своего дома у Давида еще не было. Все они бежали от турецкой резни, с южного побережья Черного моря, из Трапезунда, города глиняных домов, похожих на соты, с побережья армянской крови.
На Берлюке базировались партизаны. И за домом Давида, в проломовских лесах, скрывалось Восточное соединение крымских партизан. Там воевал брат Гурген.
Ованес привозил из степи зерно, а потом садился за ручную мельницу — два тяжелых каменных жернова с деревянной ручкой сверху. Он жменями засыпал зерно в верхнее отверстие и вращал пятидесятикилограммовый камень как галактику. Из нижнего отверстия сбоку высыпалась струйкой мука в металлическое ведро. Позднее я понял: вот откуда у отца в восемнадцать лет была такая необыкновенная физическая сила. Как у Бога.
Потом моя бабка Анна, гречанка, пекла круглые караваи хлеба, которые Гурген уносил в лес.
Ованес вырыл в сарае подземное убежище, где брат прятался, когда приходил домой. Вход в нору скрывали приставленные к стене ясли для лошади и коровы.
А по ночам братья ходили воровать.
Немцы заставляли людей сеять пшеницу. Молотили в поле, а потом телегами везли на ток, который находился между домом деда Давида и лесом. Сторож — свой человек, как и староста деревни, Кузьма Поярков. Братья воровали свое зерно и пекли хлеб для леса. По два пуда уносили с тока за одну ходку. Оставшееся забирали ненадежные, как крымский снег, союзники немцев — румыны и тоже везли на мельницу. Так и сотрудничали с оккупантами. Встречая партизан в лесу, во время прочесов, румыны делали вид, что со зрением у них страшная проблема, а стрелять вообще не умеют. Партизаны проходили сквозь вражеские цепи, будто между буковых стволов.
Пацан ехал по дороге в телеге, груженной овощами, по дороге, окруженной желтой травой, занесенной снегом. Он приезжал на станцию, где обменивал продукты на зерно. Обменивал у одного и того же хозяина, жившего рядом с железной дорогой. Хозяин, Николай, по несколько раз повторял ему цифры — количество составов, вагонов и военных грузов, которые прошли в сторону Керчи. Ованес запоминал. И возвращался обратно.
К этому времени в деревне зерна уже не оставалось — румыны хорошо подчищали. Ованес возил пшеницу с севера. Возил, пока эти же румыны не отобрали у Ованеса Зайчика, любимого конька. Начались пешие походы к станции. Цифры, принесенные Ованесом в голове, партизаны передавали по рации в штаб Приморской армии.
Отец мне рассказывал. В деревне полеводческая бригада была, садоводческая: груши, сливы, яблоки — королевские, наполеон, синап, кандиль. До войны все шло на черноморские курорты.
Я тоже там воровал — яблоки в колхозных садах, виноград — через шестнадцать лет после окончания Великой войны.
Ованес ставил верши на Карасевке, ловил красноперок и сазанов. Морды плел сам. А потом связной Асланьян развозил листовки, передавал сообщения подпольщикам и партизанам.
«Партизаны — это народ, — говорил мне отец, — партизан победить нельзя. Но народ можно уничтожить. Враги называли партизан «террористами».
Сразу после освобождения тех мест командира партизанского отряда Галича назначили председателем Белогорского райисполкома. Через много лет он рассказывал отцу, что в июне 1944-го в городе отдыхала армянская дивизия. И когда войска НКВД окружили деревни крымских армян, чтобы подвергнуть их репрессиям, в дивизии начались волнения. Дивизию тут же отправили на фронт. И будто бы армяне взяли Сапун-гору в Севастополе за восемь часов. Может быть, это всего лишь легенда брошенного народа.
Я сидел на рюкзаке и ждал, когда за мной заедет Ахмед. Мы должны были вылететь в Пятигорск, чтобы добраться оттуда до места машинами. В девять часов утра он не приехал, хотя договаривались именно на это время. В десять — тоже. Телефона у меня, конечно, не было, а уезжать из дому нельзя — вдруг Ахмед заедет по дороге в аэропорт.
Шел первый месяц весны. За окном лежал снег, уже потемневший, как помутневший от пьянства рассудок. Я быстро сбегал до киоска и купил три бутылки пива, чтобы не даром проводить время.
Через пять минут ко мне заехал Алексей Сиротенко. Он всегда чувствует приближение выпивки, как лайка — глухаря в черничнике.
— Ты пьешь или лечишься? — спросил он с порога.
— Пью.