— Тогда я с тобой! — обрадовался он.
— Закрой файл! Если бы я лечился, тебе никто не помешал бы напиться параллельно.
— Ты не учитываешь разности эмоционального состояния процессов!
Леша достал из кожаной сумки бутылку водки.
— Сука, — прокомментировал я.
— Зря ты так, Юра, — заметил он не очень огорченно.
Он сел на белую табуретку, достал из сумки сотовый телефон и положил на белую столешницу, окантованную алюминиевой полоской.
— А ты откуда знаешь, что мне позвонить надо?
Алексей посмотрел на меня с легкой усмешкой человека, привыкшего вести ментовские допросы.
— Понимаешь, друг, мне дали задание присматривать за тобой, заботиться о тебе, думать… Поэтому я внимательно вникаю в твои человеческие потребности (он постукал пальцем по бутылке) и в твои деловые интересы (он постукал по телефону).
— Ты чего — стучишь? — отозвался я, грубо конечно.
— Я не хочу, чтобы ты ехал в Чечню.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Нет, я не стучу, я забочусь о тебе и не хочу…
— А почему не хочешь?
— Потому что у тебя нет для этого «крыши», денег, связей.
— Наш редактор съездил и вернулся, слава Богу.
— Правильно. Главный редактор газеты Олег Владимирович Пантелеев вернулся. Потому что все перечисленное у него есть.
— Что ты хочешь этим сказать? Я имею в виду «крышу», конечно…
— А ты подумай, чья точка зрения отражена в материале. И тогда поймешь, почему тебе нельзя туда ездить. Нельзя, понимаешь?
После этих слов я так задумался, что незаметно для себя начал открывать бутылку. Незаметно для себя, но не для Алексея, который по-прежнему насмешливо смотрел на меня. Он мудро не вмешивался в сакральный процесс. Водка давно стала для нас мужской игрой, как для ленивых кавказцев — нарды.
— Зачем тебе это надо? Остановись.
— Понимаешь, друг, за каждым последним поворотом всегда есть еще один. Обязательно есть.
— Вот скажи мне, что ты больше всего любишь? Только честно.
— Молчание, — ответил я — и замолчал. Надолго. Минут на пять.
— А я думал, Родину, — посетовал Лешка.
Я разливал и думал: он говорит, что нельзя… почему нельзя? Вспомнил эпизод из армейской жизни. Перед новобранцами из разных республик СССР стоял командир. «Вопросы есть?» — спросил он. — «Есть!» — «Давай, рядовой Торенкулов!» — «Товарищ старший лейтенант, портянки спиздили!» Строй засмеялся без всякой злобы. — «Ну нельзя же так, рядовой Торенкулов», — покачал головой офицер. — «Как нельзя? — не понял солдат. — Когда портянки спиздили».
А Лешка говорит, что нельзя, когда меня последнего лишили.
Мы выпили белой водочки, закусили черным хлебом с крупнозернистой солью и луком.
Алексей обвел взглядом комнату.
— Давно у тебя не был… Ты когда себе приличную мебель купишь?
— Поэт сказал: «…всегда есть что-то неприличное в том, чтобы быть благополучнее тебе подобным».
— А кто тут тебе подобен?
— Только ты…
— Кто это сказал?
— Иосиф Бродский.
— Где он это сказал?
— В Мичиганском университете.
— A-а… Я думал, в твоей комнате, после тридцати лет жизни по баракам, казармам, больницам, общагам и коммуналкам. Лучших лет жизни, отданных Родине, а не Мичиганскому университету. Где он похоронен?
— В Венеции.
— Чтобы мне так жить!
— «И пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность», — процитировал я Нобелевского лауреата.
— Это другое дело! — пропел Леша. — Глиной — это мы сможем… И три комка на крышку не пожалеем. Давай — за Родину!
У Леши однокомнатная квартира, иногда мы там напиваемся и спорим сутками. Он ушел от жены Веры — написал в заявлении: разводится потому, что «ссорится с женой и грубит теще». Судья не выдержала, рассмеялась и отпустила его на долгожданную свободу.
— А помнишь, ты у меня брал роман Пикуля «Каторга»?
Алексей смотрит на меня глазами, ставшими в эту минуту особенно светлыми, безупречными, спокойными. Я отлично помню, что не брал у него этого романа, хотя бы потому, что уже давно прочитал его. Но Алексей смотрит… Я понимаю: он отдал кому-то Пикуля, а кому — не помнит, и пытает всех, чтобы кто-нибудь колонулся… Э-э, он не только мент по жизни, но и провокатор.
Раздался стук в дверь, я вышел из комнаты, открыл. На пороге стоял Женя Матвеев.
— Мне песню друг споет — и я его прощу за то, что в кабаках другим играет, — приветствовал я гостя, на всякий случай придерживаясь рукой за дверь. — Женя, ты сгоришь там — в труде…
— Лучше сгореть на сцене, чем на производстве, — тут же ответил он, кратким жестом убирая меня с дороги.