— А почему не стреляете? — спросил я.
— Меня списали, после контузии, — ответил вертолетчик.
— Иначе бы он всех духов перебил… А вы кем работаете? — обратился ко мне депутат, похоже, чтобы перевести разговор в другую плоскость, менее опасную.
— Я журналист. А вы?
За столом нависло молчание. Пауза затянулась. Я понял, что они неприятно удивлены, поэтому второй называть свое место работы не торопился. Вдруг этот парень напишет что-нибудь, упомянет имена, должности, место интервью, даст комментарии. Эти корреспонденты, они…
— Я предприниматель, — наконец ответил второй.
Вертолетчику врать было поздно.
— Ненавижу журналистов, — не стал он врать.
— А я — убийц, — ответил ему я.
— Что ты сказал, урод? — вертолетчик вскочил, перегнулся через стол и попытался притянуть меня двумя руками за пуловер.
Депутат схватил его за руки, но было поздно…
— Спокойно, милиция! — представился высокий мужик, демонстрируя вертолетчику раскрытое удостоверение.
Пилот разжал руки и медленно опустился на место. Депутат садиться не стал, выпрямился, поправил пиджак.
— У нас тут внутреннее недоразумение, — начал объяснять он, — считайте, что все уже кончено… Это у вас кончено, — строго сказал милиционер, демонстративно разглядывая значок, — вы, двое, можете идти, а с этим (тут он указал на меня) я разберусь в отделении. Мои собеседники исчезли так быстро, что я не успел попрощаться, и это было невежливо с моей стороны. Все-таки вертолетчик и депутат городской думы… И так всегда — не успел я подумать, а он уже тут, сидит за столом.
— Леша, надо было арестовать их как врагов народа, — заметил я другу.
— Будет время, и ты станешь командиром конвойной роты…
— Будет только то, что будет, а не то, что надо. О депутаты! Вот тебе пример. Купленная пресса начинает работу по манипулированию общественным сознанием: проезд в транспорте будет стоить четыре рубля вместо двух! Четыре рубля! Четыре! Но вскоре городская дума принимает решение: три рубля. И граждане облегченно вздыхают: какие у нас порядочные депутаты! Не осуждают, а благодарят за работу. Ты понял?
Мы сидели с Алексеем Сиротенко в баре и медленно напивались. Но с каждой рюмкой, как я сумел заметить, мента все больше тревожили профессиональные вопросы.
— Почему тебя не волнует достоверность, я понял, — говорил Алексей, — но почему тебя не колышет оперативность? Почему в газете ты рассказываешь о том, что произошло полгода назад?
— Потому что на войне, которую веду я, главное не скорость, а ракурс взгляда и вектор движения.
— Вектор движения… Если ты движешься, то почему не соблюдаешь правила дорожного движения, зачем пьешь в дороге, скотина?
— Потому что у меня постоянное психическое напряжение, связанное с исполнением профессиональных обязанностей. У меня опасная профессия, соображаешь?
— И чем же она опасна? — ухмыльнулся подполковник.
— Алкоголизмом. Самое важное в жизни — научиться проигрывать, а самое главное в России — научиться правильно пить.
— Да, ни того, ни другого ты не умеешь.
— Ты тоже.
Алексей глянул на меня с улыбкой, провисшей, как бельевая веревка. Он был похож на ребенка, который уже давно стал большим, но каждый день продолжает демонстрировать окружающим свою силу, ум, доброту и правоту. И очень сердится, если кто-то начинает сомневаться в этих его качествах.
— Ты читал мой материал о чеченском авторитете? — спросил я друга, чтобы разрядить атмосферу. — А то тебе все не нравится, что я пишу…
— Извини, — обронил он голосом мэтра, у которого только одна точка отсчета — настолько безупречный вкус, что приходится постоянно объясняться за него, за вкус. — Читал. Бандитов пиаришь?
Я ничего не ответил. В это время в кафешку вошли черные в кожаных куртках.
— Понаехали… — мрачно прокомментировали.
— А ты что, белый, да?
— Моего отца привезли сюда под конвоем, из партизанского отряда. И все армяне уже схлынули, сбежали, кроме папы, который один из них остался жить в тайге.
— Ты не любишь армян?
— Я люблю своего отца, армянина. Мне этого достаточно.
— Ты любишь отца, но не любишь армян! А ведь они первые приняли христианство. Создали каменные храмы… Ты забыл, что Армения — самая древняя цивилизация на территории СССР — величайшей из существовавших когда-либо в мире империй?!
Беда Алексея в том, что он увлекается историей. Ну, скажите, зачем менту история? К чему ему знать, что такое опричнина? Работать не сможет?..
— Блевать! Хочешь, я расскажу тебе об этой армянской цивилизации? Помнишь, я работал в строительном тресте? После землетрясения в Армении туда поехали наши люди, чтобы помочь восстанавливать города. Представляешь, все здания разрушены, а одно в центре — стоит! Знаешь, почему? Потому что его строили чехи, которые не воровали со стройки цемент. Потому что чешское здание стоит на растворе, а не на песке! А ты — строители каменных храмов, православие! Кара Божья, понял? Наши крановщицы уже через неделю начали спать в своих башенных кабинках, на высоте, потому что благодарные армянские мужчины ломились к ним в вагончики, пытались изнасиловать… Однажды наш главный инженер зашел в магазин и положил на прилавок четвертной билет. Колбасу ему дали, а сдачу — нет. Он сел в машину, спросил у водителя-армянина: «У вас так принято?» Шофер зашел в магазин и вышел с четвертным билетом. Инженер зашел в магазин и швырнул палку колбасы по прилавку — ударом в «городки».
— Ты, друг, похож на янычара. Помнишь, они вывозились с родины детьми и воспитывались турками в ненависти к своему народу, армянам?
— Помню.
Появился музыкальный ансамбль из трех человек. Двое, с гитарой и аккордеоном, сели у стенки, неподалеку от нас. Высокий музыкант, ставший у микрофона, тихонько запел и вдарил только на припеве: «Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас! Из многих тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!»
Многочисленные посетители начали удивленно вращать головами. О, всех поразил голый, нескрываемый патриотический пафос. И тут я вспомнил: господи, сегодня же 23 февраля! День Советской армии…
Неожиданно в баре, который находился на первом этаже большого промтоварного магазина, появился сильно поддатый мужчина — вероятно, тайно проник из внутренних помещений. Он подошел к музыкантам и начал вести подозрительные речи, в духе американского империализма, с претензией на мировое господство.
Мы с Лешкой хорошо слышали, чего он говорил: давно здесь играете? Кто вы такие? Да вы знаете, кто я такой? Да я вас… Кончилось все это тем, что мужик предложил музыкантам выпить. Он махнул рукой, и перепуганная официантка подлетела с подносом с коньяком и закуской.
— Мы на работе не пьем, — ответил высокий, смуглый солист, исполнявший «Марш артиллеристов».
— Я разрешаю, — сказал поддатый мужчина, — я хозяин этого бара и этого магазина. И нескольких других. Это все мое!
— Нет, мы на работе не пьем! — вежливо отрезал музыкант.
— Да ты знаешь, кто я такой? — завелся мужик. — У меня два высших образования! А мне всего 35 лет! Я богатый человек! Я все это создал! Я здесь хозяин!
Но на высокого певца слова не произвели никакого впечатления, он был непреклонен. Разговор на глазах превращался в боевой конфликт. Охранник тихо ретировался.
— Выйдем, — кивнул хозяин магазина в сторону двери.
Музыкант аккуратно поставил гитару к стенке. За всем остальным мы наблюдали уже в окно. Поддатый бизнесмен попытался нанести музыканту удар ногой, но почему-то не дотянулся. Солист обладал такой комплекцией, что мог сбить нападавшего движением одной руки, но не стал делать этого.
— С завтрашнего дня ты здесь не работаешь! — орал хозяин, удаляясь в недра магазина.
Конечно, молодые люди, сидевшие в баре, никогда не бывали в окопах, как и сорокалетний солист, исполнивший военную песню «назло врагам народа». Он, этот солист, вообще любит Родину, в отличие от меня, я больше люблю выпивку и курево.