21 мая 1864 года войска заняли последний черкесский аул (Западный Кавказ), этот день считается днем окончания Кавказской войны.
Журнал «Родина», 1994 год.
Это случилось в холодный ноябрьский вечер. По заснеженной, по сверкающей снежной нищетой улице осторожно передвигалась маленькая женщина. В одном месте, у яркого фонаря, она наклонилась, прихватила горсть снега и поднесла к глазам: «Я — обогатительная фабрика, я — тот жир, к которому прилипают алмазы…» Наверно, не надо было быть профессиональным психиатром… Осенний ветер не щадил лицо старухи, одетой не по сезону — в синюю курточку, желтую вязаную шапочку и черные резиновые полусапожки.
На перекрестке она увидела матовую вывеску над входом в районный отдел милиции, светившуюся красными буквами.
— Что случилось, мать? — спросил милиционер, когда женщина начала отогревать руки в коридоре.
«Молодой еще, — подумала старуха, — не обозленный…»
— Да вот, милок, выпустили из спецприемника, а идти некуда. Где-то здесь живет двоюродная сестра, адреса не знаю.
— Ничего, сейчас помогу, — кивнул дежурный с той стороны толстого стекла. — Говори имя-фамилию.
И действительно, милиционер взял телефонную трубку, начал пробивать «родственницу» по адресному столу УВД.
— А сама-то где раньше жила?
— Так с 1954-го всю жизнь просидела по лагерям — «за карман». OOP я — особо опасная рецидивистка. Да ты спроси в березниковской колонии, меня там все знают. Нынче освободилась и лето прожила в Иранском интернате для престарелых, а в сентябре сбежала.
— А чего сбежала-то?
— Так это, всего только корочку хлеба в день давали… Вот и ушла на вокзал жить.
— Возьми адрес сестры, — протянул сержант бумажку, — и тысячу рублей — на троллейбусе как раз доедешь до места.
«Нет-нет, — подумала Раиса Быкова, — я лучше пачку «примы» куплю, а до сестры и так доеду».
— Дай тебе Бог здоровья, — тихо произнесла она, в последний раз посмотрев на молодого сержанта.
«И в милиции встречаются люди, — вспомнила она свою жизнь, — но редко».
Милиционер, совсем пацан, мог бы выгнать старуху на улицу, но не сделал этого. Может быть, он еще не осознавал, но уже чувствовал милосердие как самый короткий путь в мироздании — к Богу, истине и смыслу жизни. Или предчувствовал.
Утром, 18 ноября, заместитель прокурора города Вера Никифоровна Шарова, зайдя в кабинет, сразу вызвала к себе Боброва. Через пять минут в дверях появился молодой следователь в очках с золотистой оправой. Стройный, уравновешенный (самоуверенный, как считала Шарова).
— Александр Васильевич, сегодня в частном доме по Сосновой, 6, обнаружен труп хозяина — Сергея Верхоланцева. Эксперты насчитали тридцать четыре удара топором… Он валялся там же, в крови. На осмотр выезжал Николай Минаев, провел его хорошо, детально. Соседку, которая труп обнаружила, допросил. Вы прибыли к нам недавно, всего полгода назад, вот и покажите, на что способны. Будете руководителем группы.
В тот же день следователи прокуратуры, сотрудники уголовного розыска, участковые и эксперты были брошены на поиски неизвестного и предельно жестокого преступника. Голова убитого напоминала мясной фарш.
Сергей Верхоланцев жил один. С год назад жена от него ушла — с двумя детьми (двое других, оставшихся с отцом, сбежали к матери недавно, прихватив папашину зарплату). Следователь Александр Бобров месяц назад вернулся из Чечни, но тридцать четыре удара топором всё равно его удивили — это намного больше, чем надо для обыкновенного убийства.
Соседка Верхоланцева, пенсионерка Валентина Николаевна, жила во второй квартире этого одноэтажного дома. В тот день, 15 ноября, около 20 часов, она услышала, как за стеной что-то упало, и потом все затихло. Утром она увидела выбитую раму соседского окна, но только 17-го решилась залезть в черный проем.
Николай Минаев уже выяснил, что Верхоланцев был неоднократно судим за хулиганство и в том же 1996-м получил два года исправительных работ за то, что ударил титановой монтажкой по голове незнакомого ему мужика. Перепутал, как утверждал, с другом, который стащил бутылку водки. Бобров только вздохнул: если бы суд приговорил Верхоланцева к лишению свободы, то сегодня он был бы жив.
Григорий Рощин, старый опер «по тяжким», выслушал Александра, не перебивая. В это время за ним «числилось» еще тринадцать дел, все убийства.
— Да ты не бойся, Саша, раскроем, поймаем, расстреляем где-нибудь во дворе…
Он говорил с невозмутимостью обреченного на подвиг службиста.
Бывшая жена Верхоланцева жила с детьми в одном из районов области. Туда и выехала на следующий день оперативно-следственная группа: обыск, отпечатки пальцев. А по приезде выяснилось, что объявился брат убитого, который сообщил, что в тот вечер он видел, как Сергей вышел из автобуса с женщиной, одетой в синюю куртку и желтую шапочку.
И действительно, в тот вечер двоюродная сестра на порог не пустила Раису Быкову — «старую воровку». Бывалая зэчка давным-давно усвоила, что движение можно начинать с любой точки в пространстве. И времени. Но лучше с привокзальной площади, неподалеку от туалета и зала ожидания. Чтоб случайно не окоченеть. И тут к ней подошел крепкий мужчина средних лет с щербатым оскалом. Показал из кармана горлышко водочной бутылки.
— Пойдем ко мне — я один живу. Приберешься, обед сготовишь…
Быкова поднялась на крыльцо, оглянулась: пригородный поселок с трех сторон окружал лес.
Когда старшую дочь Верхоланцева привезли в город, она осмотрела квартиру и выяснила, что пропала цигейковая шуба и две куртки.
— А вот и мотив, Сашенька, — обрадовался Рощин.
— Для тридцати четырех ударов топором?
Следующие десять дней группа моталась по тайным ночлежкам бичей, бомжей, бродяг. Но допросы, обыски, откатывания на дактокарты результатов не дали.
— Плохо работаешь, следак, — подытожил результаты совещания прокурор города.
Кто-то из сержантов рассказывал коллегам, как одна толстая татарка двумя профессиональными джолтами положила на привокзальный асфальт двух своих собеседников. А в это время героиню — татарку Альфию Баранову — как раз проводили по коридору райотдела.
— Вера, это же твоя шуба! — Надежда Верхоланцева, проходившая с дочерью по коридору, вцепилась в Альфию. — Отдай шубу!
— Не гунди, тварь! — с ходу развернулась татарка.
Но было поздно — взятая Рощиным в оборот, она созналась, что украла шубу у бича по имени Олег Расторгуев. Вскоре тот был доставлен в РОВД. А через час нашли Галю Парамонову, которой Раиса Быкова подарила куртку как товарке — с плеча, правда, чужого и мертвого. А Расторгуеву шубу продала, чтоб не подохнуть с голоду трезвой — и такая печаль бывает. Раю нашли уже в полночь, спящей на полу, у батареи, в зале ожидания.
Александр Васильевич устало выслушал версию о том, как один мужик предложил Раисе Быковой продать кому-нибудь две куртки и шубу за комиссионные, но сам тут же пропал. Он выслушал и даже попытался провести разъяснительно-профилактическую беседу о необходимости дать правдивые показания, а потом кивнул Рощину в сторону тумбочки. Откуда сразу появилась бутылка водки, приготовленная заранее. Правда, початая Рощиным.
— Выпей, Рая, с устатку, — предложил опер с откровенной доброжелательностью человека, отведавшего зелья раньше других. Женщина вздрогнула от предчувствия тепла, которого всегда так не хватало…