— Пермь всегда была закрытым городом и территорией зон, — рассуждал Алексей, — а теперь они хотят объявить Пермь «свободной экономической зоной»… Скажи мне, разве зона бывает свободной?
Леша начал свою карьеру в особой дивизии имени Дзержинского — давно это было. Туда брали самых рослых и сильных призывников. Он попал в ту самую роту, которая только и делала, что выступала на демонстрациях силы. С утра до вечера шла строевая подготовка. С песней. К сапогам воинов прибивали специальные железные подковки, не до конца, чтоб они щелкали по брусчатке Красной площади на парадах. Солдаты маршировали по десять часов в сутки. В результате вся мочеполовая система опускалась. В запас уходили инвалидами. Но среди этих орлов Лешка оказался самым низкорослым. Один друг научил: Лешка настойчиво стал путать шаг. Добился — его перевели в другую роту.
— Ты сам только что говорил, будто его называют «Паша — 200 процентов», то есть он все знает и делает на 200, — продолжал настырный Алексей, так и не получивший по своей криворожской морде, — если коллекционирует, то иномарки, а если бабки — то в объеме консолидированного бюджета области, если баб, то теплоходами. И поверь мне: если этот кандидат наук, если этот кандидат в депутаты кого-то кинет, то прежде всего тех, которые верят ему больше, чем другие! Потому что он все делает на 200 процентов! Широкая натура, сиротское детство… Кстати, сиротское детство — один из этих защитных механизмов психики. Фрейда читал? Ничего ты не читал, кроме повесток в суд. Так вот, чтобы совершать гадости, бывшему сироте надо сказать про себя: я натерпелся, а поэтому имею право… Я имею вас всех! «Право иметь» — помнишь Достоевского, «Преступление и наказание»? Ничего ты не помнишь, кроме цены на «Агдам» в 1975 году, когда я учился на юридическом. Поверь старому менту: свои подлости человек забывает с необычайной легкостью, а вот чужие — с невероятным трудом.
— Леша, этот человек читал «Войну и мир» Толстого, занимается боксом, посещает балет…
Я начал волноваться и пить несколько больше, чем обычно в это время суток.
— Балерин, ты хотел сказать… Не женится уже двадцать лет. Потому что жениться, завести детей — это значит полюбить еще кого-нибудь, кроме самого себя.
— Леша, когда придут наши, мы таких, как ты, будем сотнями водить на водопой, под конвоем…
— Пошел глубинку окучивать, пиарщик.
Мой друг смотрелся эталоном нравственности, завезенным в Пермь из-под Парижа наглой контрабандой. Бандой завезенный.
— А все-таки ты, Леша, — сволочь криворожская… Павел Владимирович — глубоко порядочный человек! Я ему верю, он меня не кинет. Что ему какая-то квартира, когда у него консолидированный бюджет… Если Павел Владимирович что-нибудь пообещает, то обязательно выполнит! Мне так Валентина Павловна сказала…
— Придурок, — констатировал Алексей из Кривого Рога, — ты что, и договора никакого не заключил?
— А зачем? Кому и какие договоры помогли в нашей стране? Никакие бумаги не помогут, если Павел Владимирович решит кинуть человека, который на двух выборах помог ему одержать победу…
— Ты — помог ему? Ты сильно перепил, пиарщик… И с чего ты решил, что он победит? С такой-то командой, как у Валентины, только собак хоронить…
Он мне надоел — он оставляет за собой последнее слово, считает себя самым умным, потому что с детства путает мозги с калькулятором.
— Побеждают деньги, а не Паша или Валентина Павловна… Ты сам говорил, что деньги — это свобода, это пиво, вино, водка… — я осекся, я обратил свое внимание на то, что не заметил, когда мы перешли на водку: когда же это произошло?
Вопрос был настолько сложным, что ответ не предполагался, да что там — даже Лешка просматривался уже кое-как… Лешка рассказывал мне про свою последнюю любовь, о которой я запомнил только одну фразу: «И так каждую ночь: ебу ее — и плачу от жалости…»
Ничего не помню… Помню только последнее, что сказал: «Я верю!» Правда, Лешка потом утверждал, будто я сказал «верую!», дескать, все закончилось религиозным экстазом. Но верить криворожскому нельзя. Надо верить Паше Алохину, потому что он настоящий человек — не продаст, не кинет.
Потому что Паша — это радость наша. Парашютист, одним словом.
О, я снова встретился с казачьим полковником… Удивительно, но он был в гражданском костюме.
— Благодари Бога, что менты замели твоего Ахмеда! А то бы сидел сейчас в зиндане и ждал выкупа.
— Ахмед — не мой, — равнодушно возразил я, — а насчет зиндана — может быть. Только выкупать меня некому. У родных денег нет. А родина и копья не даст. Думаю, чеченцы это знают — бывали в моей коммуналке.
— Далеко у вас дружба, однако, зашла…
Я не ответил нелегальному агенту империализма… Я был зол на всех, как всегда с похмелья. Люди говорят, что любят поэзию, музыку и живопись, а реально признают только силу, порождающую тоску, зависть и злобу.
Моя жизнь была так стремительна, что я не успевал переодеваться. Я быстро забыл о старом ловеласе, казачьем полковнике, который написал песню «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». А зря забыл.
Шамиль и Барятинский.
…Массово чеченцы включились в движение Шамиля только зимой 1839–1840 года, когда российская администрация Кавказа попыталась при помощи карательных войск провести разоружение Чечни…
В 1840-е годы горцы достигли наибольших успехов: у Шамиля появился военный советник из Египта Гаджи-Юсуф, а кузнец Джебраиль Унцкульский научился отливать пушки, которые не разваливались. Экспедиции русских были одновременно успешные и бесполезные: горцы расходились и снова собирались. Наиб Шамиля подчинил северо-западный Кавказ, получил титул турецкого паши, в его армии сражались добровольцы из Европы.
…Чечня в те годы была последним дофеодальным обществом на Кавказе, где не признавалась власть беков и ханов. Мюридизм, провозгласивший всех мусульман равными, нигде не мог найти лучшей почвы, чем в Чечне. Она и была основой всех побед Шамиля. Но стоило имаму под страхом кар потребовать от чеченцев беспрекословного повиновения и (заявить о необходимости) наследственной власти, как Чечня охладела к нему…
…Кончилась Крымская война, Шамиль оттолкнул горцев заявлением о наследственной преемственности своей власти, а Барятинский вернулся к первоначальной тактике Ермолова — созданию просек и крепостей и был доброжелателен к мирным горцам…
В 1843-м жители аула Чиркей отстаивали свои дома от борцов за веру. Без русских солдат, причем десять женщин были потом награждены русскими боевыми медалями. Мюриды — жителям аула Чох: «Причина вашей столь большой приверженности русским есть богатство, которое вы у них нажили и которое увеличивает гордость вашу и упорство против шариата». Низамы (законы) Шамиля: питие вина каралось смертью (а даже по законам шариата за пьянство — 40 ударов палкой), за курение — бечевка в ноздри, дочерей замуж выдавать по воле наиба. Недаром в штурме Гуниба участвовали 3 тысячи добровольцев — чеченцев и дагестанцев. Очевидец: «Не страх к силе русских, а выгоды, приобретаемые под нашей властью, заставили замкнуть дух ненависти, внушаемой исламизмом, с годами он ослабевал, корысть и честолюбие привязывали к нам все большее число горцев».
Журнал «Родина», 1994 год.
Я начал знакомиться с историей создания самой богатой на Урале коммерческой фирмы. Выяснил, что компания «ДАНАЯ» появилась в городе как Афродита — из белой пены морской. Значит, начинали с торговли спиртом, как бутлегеры, вроде американского семейства Кеннеди. Паша как-то зло обмолвился, что таскали продукт в санэпидстанцию, где на экспертизу меньше шести литров не брали. Бандиты не смогли достать кооператив потому, что ничего не знали о нем — предприятие скрывалось в одном из бесконечных коридоров политехнического института до тех пор, пока не стало таким богатым, что смогло содержать службу безопасности, не обремененную ни моралью, ни уставом, ни кодексом.