Женя мрачно посмотрел на меня, встал и вышел из комнаты — щелкнула туалетная дверь. Мы сидели молча минуты три. Потом Леша вышел на кухню, вернулся со стаканом чая.
— Зачем ты обидел нашего друга? — укорил Алексей.
— А зачем он обидел Рубцова? Покойника любой обидит — он не может ответить…
— Отвечать можно заставить любого.
— Ментовская ментальность…
— Что ты сказал? — привстал Леша из кресла, держа в правой руке ломтик лимона, который только что достал из стакана с чаем.
— Я сказал: ментовская ментальность…
Закончить я не успел: Леша сделал резкий жест рукой, и ломтик лимона полетел мне в лицо, скользнул по щеке горячей оплеухой.
— Урод, — ответил я. — Мент поганый…
Лицо Алексея исказилось так, будто ему всадили иглу в заднее место. Он вскочил и бросился ко мне, схватил за пуловер на груди и одним рывком бросил на пол, плашмя, сел сверху и начал профессионально сдавливать горло длинными пальцами. Я хрипел, но он медленно продолжал пережимать мне дыхалку. Его лицо было искажено ненавистью — он ждал, когда я сдамся и перестану сопротивляться. Но мне не удавалось расцепить его руки на горле. Я решил умереть молча. И еще я надеялся, что зайдет Матвеев, но того почему-то все не было и не было… У меня начало мутнеть в глазах — взор застила вечность… Но я не отпускал ментовских рук.
Неожиданно пошел воздух — я лежал на полу и смотрел в потолок… Потом услышал, как хлопнула входная дверь, догадался, что мой личный мент ушел. Ни Зубков, варивший что-то на кухне, ни Матвеев в комнату не заходили.
Наконец появился Федя, приковылявший на своих несросшихся ногах.
— Что случилось? — спросил он, стоя в проеме дверей на костылях.
— Ничего, — хрипло ответил я, — упал с дивана…
Появился Матвеев, он молча посмотрел на меня и улыбнулся:
— Трезвый, а лежа падаешь… Где Алексей?
— Он ушел…
Я сел на пол, медленно встал, подошел к зеркалу — до странгуляционной полосы дело не дошло, слава Богу. Так, небольшой синяк слева, где мой друг, видимо, слегка пережал.
Наджабил душу, погань…
На следующий день Федя Зубков рассказывал, что когда я упал под стол, Женя Матвеев сказал: «Столько пить — опасная профессия!»
Я попил с Федей пива, начал собираться и через час уехал домой, как побитая собака. Лежал до следующего дня, курил в туалете и пытался заплакать — не получалось. Два раза за три дня, при этом остаться живым и не потерять веру в милосердие — это много даже для моей профессии.
Ничего ценного в кожаном дипломате, кажется, не было, я вспоминал: записные книжки с телефонами, авторучки, визитки, очки в футляре, две папки с бумагами… Особенно расстраивали записные книжки с номерами телефонов. В одной из папок были копии бухгалтерских ведомостей, но кто мог знать о них? Причина нападения расшифровке не поддавалась. Нужели копии?
В памяти всплыло стихотворение «Ермолов в Персии» Якова Козловского, не с начала: «Тут возница поспешил вспомнить в лад рассказа, что с чеченкой дочь прижил властелин Кавказа. Стал усердно понукать бег он лошадиный, и сказал: «А бабы, знать, нации единой…»
Кого он убил там? Господи, что же произошло в Коми округе? Где Коми радио и Коми театр…
Я — катализатор чужой судьбы, человек, ускоряющий процесс, но не определяющий его.
После победы друг Паша Алохин устроил небольшой праздник, на курорте Усть-Качка — подальше от любопытных глаз избирателей. Все было скромно, хотя, конечно, не для внимательных телекамер: мясо, красная рыба, виноград, шампанское, водочка и прочие прелести нашей с вами жизни. Я хотел сказать — деловой жизни, точнее — дела жизни. Блин, совсем запутался…
Приехало всего человек триста — кизеловских шахтеров и кунгурских крестьян среди гостей никто не видел. Пространство перед корпусом курорта было иллюминировано сверкающими кузовами иномарок. Автобус я заметил только один — тот, на котором приехал, «пазик» для прессы. По залу гуляли с бокалами в руках предприниматели, представители власти, бизнеса и другие пермские авторитеты.
Мимо меня, задевая низкими бортами тарелки, стоящие на столах, проплыла Валентина Павловна Севруг. Длинные ухоженные ногти делали ее похожей на членистоногое.
Началось… Паша подошел к микрофону, потупил бериевские глазки в бокал и честно признался, что ориентация у него правильная. Гетеросексуалы и гомосексуалисты поняли это по-своему… Каждый понял по-своему.
А потом грянул «День Победы» — песня о Великой Отечественной войне, переделанная в «Пашин марш» — апофеоз трансграничного спекулянта, прошедшего в Государственную Думу.
Что такое Государственная Дума? Не воровская сходка, а законодательный орган России! В котором депутат Похмелкин будет выступать за отмену депутатской неприкасаемости, а господин Алохин — против. Это значит, что Паша боится попасть в «Белый Лебедь» или на «Красный берег», на жесткие нары, в бетонный карцер.
Рядом со мной сидел Сергей Васильевич, редактор известной областной газеты, мужчина умный и немного угрюмый. Он молчал и чуть покачивал большой головой.
— Ветеранов Отечественной войны не пощадили, варвары, — прокомментировал он «Пашин марш».
Позднее я заметил, что Сергей Васильевич исчез задолго до конца мероприятия, не выпив ни рюмки спиртного.
Вечер начался с того, что кто-то выкинул с верхнего этажа диван. Он рухнул под наше окно, перепугав меня до смерти. Тут выкидывали все — даже людей, но диван я разглядел в форточку впервые.
Потом всю ночь было слышно, как за стеной большой комнаты дворник Николай, мрачный мужчина, избивал свою молодую жену Нинку Это она называла себя «молодой». Он бил ее головой о стенку.
На самом деле ей было за сорок. Утром я встретил ее в подъезде, она приветливо улыбнулась мне накрашенными губами, помада подозрительно расползлась по подбородку. Красный бант неожиданно объявился у нее на макушке, покрытой редкими волосами.
— А мой-то, старик, — повела она блядскими глазами, — совсем с ума сошел… Всю ночь спать не давал!
Ну а днем я опять встретил полковника Лесовского. Он что, так и будет преследовать меня, как призрак прошлого? Или будущего?
— Говорят, что вы — черный пиарщик, это правда?
— Почему черный?
— Потому что «черных» пиарите.
— Большая часть моих героев — белые славяне: артисты, спортсмены, бизнесмены, каменщики и фрезеровщики, лучшие люди страны, орденоносцы… Не читали?
— Нет.
— Не умеете? А еще меня называют «литературным киллером».
— Почему?
— Напишу что-нибудь хорошее о человеке, а того вскоре снимут с должности, посадят или убьют… Хотите, о вас напишу?
— Отсосешь! — осклабился полковник. И скрылся за поворотом нелегкой нелегальной судьбы.
Я улыбнулся ему вслед — пусть живет.
Я добрый — я не стал писать про полковника, чтоб его посадили или сняли с должности. Бывали случаи, когда, обманув меня, люди попадали в аварии. И не раз бывали…
И предела моей доброте нет. Вот помню, был у меня коллега, хороший человек — Юрий Георгиевич Шастин. Он рассказывал мне, как один пермский журналист, еврей Вовка Фрейдсон, оказал ему содействие в небольшом деле, а потом сказал: «Когда тебе будет хорошо, ты вспомнишь, что я — единственный еврей, который помог тебе в худшую минуту».
Юрий Георгиевич, умница, пил безбожно — однажды пришел ко мне в коммуналку с похмелья и чуть не умер на диване. Почему умные люди пьют в одиночку? Чего тут непонятного — чтоб избежать компании идиотов, господи.
С возрастом я все чаще начал пить в одиночку. Говорят, что это признак алкоголизма, а не ума.
Ну и пусть говорят… А я выпью.
Перемирие.
Осенью 1996-го, после перемирия, появилась проблема: последние боевики были обменены в сентябре, по чеченскому списку в 1500 человек. Выдать никого не могли — все были убиты. С того времени стали применять выкуп, обмен на уголовников, затем выкуп с использованием старой агентурной сети и бывших сотрудников МВД, продолжающих работать в Чечне (им выдается сумма на выкуп, например, десяти человек, и если вышло дешевле — разница принадлежит посреднику), а также аресты родственников бандитов и влиятельных на Северном Кавказе людей; главаря банды, похитившей в апреле в Ингушетии 10 пограничников, на них же и обменяли.