— Ага, я понял, что ты хочешь сказать…
Я уже знал, что Дом учителя обратился к Алохину с просьбой оплатить покупку костюмов для хора — отказал, выделить деньги на проведение праздника ветеранов — тоже отказал… Потому что кончилась предвыборная кампания.
— Хуже всего те богатые, которые из бараков вышли, из бедных семей, которые голодали — жрут и жрут, нажраться не могут…
— Бараки не трогай… — остановил он меня, — мой отец дошел до Берлина, брал рейхстаг, а умер в бараке…
— Извини, друг… Кстати, по последнему номеру «Нашего дела» работу никому не оплатили — ни журналистам, ни технической группе. А зачем оплачивать — все равно победил! Раньше он говорил: «Все равно мы победим!» А теперь: «Я победю!» Или «…побежу»? Куда он побежит? С русским языком у него проблемы. У меня — тоже… Я, придурок, взял и выключил диктофон, когда он обещал решить квартирный вопрос…
Друг смотрел на меня нагло и весело. Правильно, он же предупреждал. Конечно, предупреждал, но все, что знал, мне не рассказывал…
— Ничего, все можно перенести, стерпеть… Конечно, мы все выдержали бы, если бы не остеохондроз, близорукость, язва желудка, ишемическая болезнь сердца и половое бессилие.
— Слушай ты, тыквенное масло, если столько знал, то почему до сегодняшнего дня ничего не говорил? — не выдержал я.
— Поработай в уголовном розыгрыше, еще не то узнаешь. А молчал… да, молчал. Хотел, чтобы ты квартиру получил — сорок четыре тебе, не мальчик… Вот из-за таких, как он, все и происходит! Но Карагай — это не Карфаген, мы выживем… Правда, и Паша не Ганнибал… Говорил тебе сынок — баллотируйся сам.
— Гони больше, Ганнибал… Пусть меня лучше тут дураком считают, чем в Москве.
— Пашу вон вообще лохотронщиком называют, а он все равно — визжит, да лезет! Сопромат… Да он за бабки диамат с динамитом сдаст, всю Пермь — и тебя с потрохами… «Наше дело»! Белые халаты… В Соликамске речка есть — Черной называется, а на самом деле она — белая, от сточных сбросов магниевого завода. А ты что затеял? С кем связался? Черный пиарщик, сыграешь в ящик… Пионер, всем ребятам пример… Для пиарщика ты слишком черный.
Возраст берет свое — я уже пьянел от простого пива. Так можно скатиться к кефиру и желчегонным препаратам, так можно потерять смысл жизни и даже лицо… Господи, страх-то какой…
— А ты полюби меня черным, — медленно ответил я подполковнику, стараясь сохранить правильную артикуляцию, — беленьким-то меня любая блядь полюбит. И помни, сука, что Асланьян — это личность! А ты, ты кто?
— Я — начальник отдела!
— Начальник отдела, — передразнил я его, — а прикрыть меня не можешь! Мне тут какие-то звонили, советовали писать о настурциях — при этом очень сильно аргументировали… Говорили, примем меры. Я согласился на любую — кроме высшей, разумеется.
— Ничего, — обронил Леша, — и к моему телефону подключались, сетовали: «Долго живешь, подполковник…» Много еще врагов народа…
— Да, — вздохнул я, — ведь я действительно думал, что Алохин — Сталкер, человек нового времени, а он оказался обыкновенным кидалой. Я действительно так думал, Леша… Ты мне веришь?
— А чего ты так волнуешься из-за этого? Веришь — не веришь… Совесть мучает? — заметил друг, заглядывая в мои честные глаза. Друг называется. — Нет, дорогой, он не обыкновенный кидала, а крупный, очень крупный… Лохотронщик с большой буквы — скоро он кинет все Прикамье, а потом, может быть, и страну! У депутата Государственной Думы должен быть российский масштаб, а может быть — и мировой… Может быть, он своего лучшего друга кинет… Во!
— Веришь — не веришь… — это особенности профессии, может быть, главная ее опасность…
— Еще одна опасность? — поднял голову Леша. — В чем она?
— В том, что меня часто обманывают.
— А ты не верь!
— Кому? Тебе или жене?
— Это другое дело!
— Ты думаешь?
— Леша, дорогой, послушай, я написал стихотворение с контаминацией — тебе понравится, клянусь, только дай прочитать: «Если мне Алохин скажет: «Дайте родину мою!», я скажу: «Не надо, Паша, я пишу, а не даю…»
— Глубокий подтекст… В фамилии «Алохин» зашифрована его не виртуальная, а реальная специальность — лохотронщик. Говорю тебе как филологу: Алохин — лохотронщик! Обрати внимание на звукописный код. Но лохотронщик самого высокого класса! Не грязный наперсточник с привокзальной площади.
— Леша, друг, брат, у меня деньги кончились, — констатировал я, проверяя карманы, — дай червонец взаймы — я про тебя в газете напишу.
— Я тебе дам червонец — чтобы ты не писал про меня в газете…
Наступила пауза моего профессионального торжества. Они берут нас на улице, кидают в камеры и душат по праздникам, а мы молчи?
— А вот это будет стоить дороже, — тихо произнес я по чисто конкретному случаю.
Я вспомнил, как однажды шел по улице и увидел впереди лоток с блоками сигарет, пластиковыми зажигалками и золотистыми пепельницами из металла. «Вы выиграли! Сигареты — ваши! Зажигалка — ваша!» Слова эти, как я понял, относились к мужчине, стоящему перед лотком. Но я ошибался… Выигравший мужик с блоком сигарет, обгоняя меня, повернулся и радостно поделился своей удачей: «Представляешь, мужик, выиграл!» Представляю, я уже понял: все слова, включая последние, предназначались для меня… Лохотронщики дешевые, если б они знали, с какими кидалами мне приходилось работать! И все-таки я нарвался — этот оказался очень крупным игроком. Пашей-кидалой… Ага, а еще его называют «Паша-бандит».
Неожиданно в кафе появился Сережа Бородулин. Среднего роста, худощавый, хрящеватый нос с горбинкой, зеленые глаза. Он шел так тихо и осторожно, будто боялся, что его кто-нибудь заметит.
Но я окликнул Сережу — ему пришлось подсесть к нам. Мы тут же налили другу холодного пива.
— А ты бы полетел в Чечню по своей воле — в командировку или на войну? — спросил я.
— Только по приказу, — ответил Сергей, — знаешь, как у меня менялось отношение к гражданской войне? Лет двадцать пять назад я был абсолютно уверен, что, окажись в те годы на Урале, пошел бы в Красную Армию, к Блюхеру Пятнадцать лет назад я так же был убежден, что пошел бы в Белую армию, к Колчаку Потом Булгаков и другие прочистили мне мозги, кто и как воевал.
— И куда ты пошел бы сейчас? — спросил Леша.
— Думаю, пошел бы к Якову Бутовичу — спасать лошадей…
Удивление выразил только Сиротенко.
— Интересный ты человек, — заметил старый мент.
— Быть интересным — что еще остается интеллигентному человеку? — тут же отреагировал Сережа.
Оперуполномоченный упал — замоченный… А когда пришел в себя, ответил профессионально:
— А я бы пошел в опергруппу Ганьки Мясникова из Мотовилихи, который выкрал Михаила Романова из «Королёвских номеров», расстрелял и сжег в доменной печи, вместе с секретарем-англичанином…
Мент куражился. Он, когда пьет пиво, всегда куражится. Сказал, что «сжег», хотя известно было, что князя с пресс-секретарем расстреляли в логу, в шести километрах от керосиновых складов Нобеля. Хотя все может быть — может быть, и сожгли…
— Придурок мотовилихинский, — заметил я.
— О ком ты? — спросил Леша.
— О тебе…
— Что Банька Мясников… Ни одно крупное дело в Мотовилихе не обходилось без участия Александра Лукича Борчанинова, будущего первого секретаря обкома, — с примирительной улыбкой произнес Сергей. — Большой человек был — умел говорить с народом… Читал его доклады в «Звезде» — он знал местный материал, не то что вы — армяне…
— Э-э, а я тут при чем? — возразил я.
— Ты вообще ни при чем, а вот после Борчанинова прислали руководить областью некоего Мирзояна, кажется, из Баку, на фотографиях — красавец, в русской вышитой косоворотке, с усиками, как у Ягоды, начальника ОГПУ… Именно под руководством Мирзояна прошла успешная коллективизация в Пермской области. Правда, доклады писать совсем не умел — одни цитаты из вышестоящих текстов. Может быть, поэтому его расстреляли в 1937 году, в Казахстане. Не наш человек был, не местный…