— Для чего? — не понял я.
— Для будущей войны, — тихо сказал заключенный.
Я молча посмотрел на него. Мне показалось, что зэк придуривается — не сейчас, а во все остальное время.
— Передать ему привет? — с усмешкой спросил Ваня.
— Не стоит, — ответил я. — Спасибо, земляк, за информацию. Мы пойдем.
— Ну, ладно… Марине от меня привет.
Мы вышли на улицу. Лесовский врал, как всегда, исполнял служебные обязанности.
Конечно, я догадывался, что они вернутся сюда. Потому что никуда не уходили. Они всегда здесь — переодетые в гражданские костюмы, загримированные настоящим временем, они стоят за моей спиной, идут мне навстречу — в темных очках или контактных линзах, скрывая истинный цвет своих глаз, используют мимику и мимикрию профессиональных агентов отечественного производства. Они всегда здесь и тут, будто микробы, которые пытаются проникнуть в тайну моего бытия, в мое мироздание. Поэтому необходимо быть предельно наблюдательным, максимально внимательным к деталям, чтобы не допустить предательства со стороны ближнего и точного удара — со стороны дальнего. Чтобы мелкий осколок горящей серы не попал в глаз, когда я зажигаю спичку, закуривая ночью на коммунальной кухне. Поэтому каждый взгляд и жест должен быть выверенным, точным, как космический прибор, с которым я в очередной раз покидаю Землю.
Все равно мы победим. Аминь.
Если в Белогорском монастыре власть устроила дом для сумасшедших, то в Иоанно-Предтеченском — лагерь для заключенных. В первом сидел мой дядя Михаил, во втором — мой дорогой герой Ахмед.
Привет, Ахмед… Помнишь, в договоре, заключенном Шамилем с царем России, оговаривалось, что русские не будут посягать на женщин, лошадей и оружие дагестанцев? Русские слово сдержали. А чеченцы пришли в Россию, чтобы здесь насиловать, воровать машины и торговать оружием. Такого договора не было. Так мы, Ахмед, не договаривались… Если ты сидишь не за изнасилование, значит, за убийство своей жены коми-пермячки. Бог, оказывается, есть на самом деле. Это тебе за Джаней — Ведено.
Ну и каково тебе, мусульманину, отбывать наказание в православном храме? Молишься ли ты пять раз в день? Или опять сидишь в чайхане?
Я постоял на другой стороне улицы, пожелал чеченцу здоровья и пошел прочь. На одном из домов прочитал название улицы — оказалось, колючая проволока так называемого основного ограждения зоны тянулась по улице Свободы. Нормально, это по-нашему, по-советски.
Мы сидели на лавочке в сквере, курили и смотрели поверх голов прохожих. Мне показалось, что я однажды уже видел это небо — правда, тогда оно было черным, со всплывающим диском солнца. Небо смертельной битвы — Армагеддона. Я видел это небо на снимке Райфа Абляшева, татарина, фотохудожника, убитого в 2000 году в Кунгуре, как были убиты Боря Гашев и Коля Бурашников в Перми.
…А Грозный стал женским городом, мужчины в лагерях Ингушетии, там за ними не охотятся.
«Общая газета», сентябрь 2000 года.
Кавказ был так далеко, что казался средневековой сказкой.
Но наружное наблюдение и прослушивание телефонов дало еще одну загадочную информацию: Расим Закаев, брат лидера чеченской ОПГ, являлся руководителем мусульманского лагеря, созданного на базе оздоровительного лагеря «Заря». Финансировала работу некоммерческая гуманитарная организация «Во имя милосердия». Преподаватели из Йемена и Саудовской Аравии знакомили подростков с религиозной исламской литературой, ваххабизмом, немало времени уделяли физической подготовке. В лагере соблюдалась жесткая дисциплина, к нарушителям применялись меры физического воздействия. Успевающие в освоении программы обучения поощрялись денежными вознаграждениями.
Алексей Сиротенко тут же начал приводить в порядок и снова анализировать всю имевшуюся у него информацию.
А на следующий день был получен запрос из Москвы — на Суровцева Василия, который встречался в столице с представителями «гольяновской» ОПГ и предлагал купить партию поддельных долларов США. Установлено, что преступники заказали партию на сто тысяч фальшивок. Далее шли номера пермских телефонов, оставленных для связи.
Письмо, подписанное заместителем начальника Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями, требовало: «В связи с изложенным прошу установить владельцев указанных телефонов, провести оперативные установки на них по месту жительства и работы, установить Василия Суровцева, проверить его по оперативно-справочным учетам, изучить возможность оперативных подходов к нему. Кроме этого, выявить его связи, в том числе региональные, и тщательно отработать их на причастность к фальшивомонетничеству».
Отработали уже… Суровцев входит в окружение Бориса Бельского и Хасана Закаева. Похоже, банда работала в масштабах страны.
Сначала я решил зайти в Кунгурский отдел здравоохранения. Поздно, конечно, приехал.
Из приемной меня направили в один из кабинетов, где сидела толстая и живая, будто рыба карп, служащая.
По моей просьбе она просмотрела списки инвалидов, которые после закрытия психоневрологического интерната были переведены с Белой горы в другие заведения области.
— Михаила Кононовича Попова среди них нет, — вынесла она приговор.
Я молчал. Я все уже понял. Не было при советской власти такой заботы об убогих, чтобы переводить их из одного интерната в другой. Куда определяли — там и умирал. Оставшихся инвалидов перевела в другие интернаты уже новая, демократическая власть, чтобы возродить монастырь.
— А в списках умерших?
Она достала из шкафа какую-то книгу и стала просматривать списки. Компьютеров в то время еще не было.
— До 1985 года его нет. Если умер, значит, в последующие пять лет… Списки тех пяти лет утрачены.
— Как утрачены?
— Так — утрачены, — спокойно ответила женщина, и я понял: виновата в утрате не она. — Когда директора сняли с должности, выяснилось, что книга потеряна или вообще не велась. Того директора даже судить хотели — за другие злоупотребления. Но не судили…
Итак, мой дядя Миша, светлокудрый отрок, с которым в детстве я спал в одной кровати, исчез в прошлом, в тумане неволинской археологической культуры. Я снова сидел на лавочке рядом с Сережей и настойчиво курил. «Ну и кого теперь корить? Раньше, парень, надо было думать… Да и чем ты помог бы ему? Сигареты привезти, конфеты, поговорить… А что, и то было бы дело».
Через полчаса мы поймали попутку и поехали в Неволино. Мы остановились перед воротами, за которыми начинался санаторий, теперь он был огорожен. Слева виднелся новый школьный корпус из белого кирпича, двухэтажный. Я не сразу понял его ущербность. Потом сообразил: окна классов выходили внутрь территории, из них не было видно Ирени и заречных полей неволинской археологической культуры.
В вестибюле я остановил женщину в белом халате. Надо сказать, эту фразу я продумал еще в дороге:
— Здравствуйте, помогите мне, пожалуйста. Здесь работала Инесса Васильевна Новикова…
— Работала… — ответила женщина осторожно, — он умерла, десять лет назад…
Во взгляде женщины я увидел главное… Я сообразил — это понимание. Она поняла, что приехал давний ученик. Приехал, как всегда, поздно.
Я был готов к этому ответу. Но надеялся на другой.
— Здесь преподает Людмила Александровна, ее дочь, — добавила женщина, — она сейчас на втором этаже, в кабинете литературы.
У Людмилы Александровны оказался печальный взгляд. В ней не было корабельного пафоса, разрезающего морские волны «Гота предистанции». Она тихо ответила на наше «здравствуйте».
Я объяснил, что учился здесь, у Инессы Васильевны. Худенькая, рыжеватая женщина, наверно, не раз выслушивала подобные слова. Она была не слишком похожа на свою мать — так мне показалась. Но ведь я не знал свою учительницу в нынешние годы дочери.
— Инесса Васильевна определила мою судьбу, — сказал я.
— И мою тоже, — ответила она, — после ее смерти я до сих пор не могу прийти в себя…
Мы узнали, что демократическая власть построила туберкулезным детям новый корпус, в котором зимой так холодно, что в авторучках замерзает паста. Не хватает учебников и тетрадей, ведь большинство ребят — детдомовские. Про питание вообще ничего говорить не стала, но догадаться было нетрудно.