Потом объяснила, как найти могилу Инессы Васильевны на кладбище. И где — могилу Михаила Ивановича Соколова.
Как оказалось, к этому я тоже был готов.
Сережа махнул рукой за Ирень — сказал, что навестит археологические раскопки могильника, где работал студентом, а я пошел на кладбище. Могилу учительницы нашел минут через пятнадцать. Она лежала в одной оградке со своим мужем и смотрела на меня приветливо, будто давно ждала, когда я приду сюда, к ней, к ее последнему пристанищу. Фотография поблекла от времени и сырого воздуха. Но сама Инесса Васильевна оказалась живой — я с ней разговаривал.
Могилу Михаила Ивановича искать не пришлось — она была видна отовсюду, поскольку находилась на вершине угора, куда я поднялся по тропинке в сухой траве.
Эти два человека даровали мне здоровье и жизнь, и дело ее, этой жизни.
Я сидел у могилы доктора Соколова, над которой стояла белая металлическая пирамида с красной звездой. Я даже не знал, что Михаил Иванович был участником Отечественной войны. Я не знал, Господи…
С этого могильного кургана мне хорошо были видны запад и восток. А также противоположный берег Ирени с археологическими раскопками неволинского периода. Я видел Сережу, перешедшего туда по висячему мосту и исчезающего в серебристом мареве кунгурской лесостепи.
Я сидел с закрытыми глазами и видел тысячи небоскребов, аэропортов, отелей; линии железных дорог рассекали континенты, а подземные туннели проходили под Москвой и Ла-Маншем; над планетой кружили космические станции, в лабораториях люди погружали пристальный взгляд в сакральные тайны гена.
Я знал, что в городах и деревнях этого мира живут миллиарды цивилизованных людей. Этих людей заботит качество собственной жизни, величина доходов, параметры жилой площади; марки автомобилей и шампуней волнуют их более, чем смерть миллионов подобных Богу; они записывают количество потребляемых калорий, переживают за температуру воды у северного побережья Средиземного моря и количество осадков во Франции.
Защитные механизмы психики цивилизованного человека работают так же четко, как швейцарские часы или автомат Калашникова.
Через час после информационного сообщения он уже не помнит, сколько человек и в результате чего были удушены в театральном зале. Он не ведает, где находится город Буденновск, и даже не догадывается, почему банда Басаева пришла именно туда. Он считает, что защищает Родину, когда проводит ковровое бомбометание в Афганистане или ракетное уничтожение детей в чеченском селе. Он рад, что убили не его и не членов его семьи. Он рад, что убили. Он рад.
Языческое сознание цивилизованного человека с религиозной терпимостью прощает кровь соплеменника, слитую в желоб жертвенного камня, пролитую во имя его безопасности и благополучия. Точнее, не столько прощает, сколько благословляет — словом, молчанием, крестом. Меньшинство должно уйти в небытие, чтобы большинство могло сидеть в ресторанах, казино и просто пивнушках. В утренние часы президент будет молиться об урожайности банковских полей и золотом дожде трейдеров, отправляя батальоны мальчиков на заклание в Чечню.
Мозг цивилизованного человека пластичен, как золотой металл. Старики прощают диктатору убийство пятидесяти миллионов человек только потому, что остальные двести обеспечивались черным хлебом, жирной селедкой и сладкой водой. Потому что один раз они по-настоящему были напуганы холодом и голодом. Крестьянин, рабочий, служащий быстро соглашается с любым мракобесием президента — ради чистого белья, отопительной батареи и газовой плиты. Они день и ночь будут смотреть футбольные матчи и радоваться пиву, как божественному откровению.
Эти люди называют себя депутатами, президентами стран и компаний, генеральными директорами, журналистами, имиджмейкерами, созидателями, военачальниками, лидерами, либералами, идолами и звездами, священниками и криминальными авторитетами, защитниками отечества, закона, частной собственности, прав человека и даже социальной справедливости.
Точнее говоря, они — это те, которые дождутся дождя после кровавого акта жертвоприношения. Когда баран в Булгарах будет зарезан, а может быть, раньше — по дороге к священному городу.
Это они, венцы природы, провожают своих земляков под звуки марша — на Кавказ или в Ирак, на жертвенный камень забвения, превращая молодые тела в чеченский чернозем.
Это он, рабочий, инженер, производит смертоносные «Грады», «Смерчи» и «Гиацинты» — системы залпового огня для тотального уничтожения человечества; занимается испытанием и утилизацией твердотопливных ракетных двигателей на открытых стендах в миллионном городе, выбрасывая в атмосферу тысячи тонн хлористого водорода; он отравляет землю и воду кислыми шахтными водами и нефтешламами. Он низводит управленческое решение до подошвы кирзового сапога. Это он в компании с владельцами и менеджерами межнациональных корпораций пробил закон о ввозе в страну ядерных отходов. И безо всякого закона контролирует трафики героина, с помощью которых умерщвляется будущее России.
Это он продает своим землякам «паленую» водку или спиртосодержащие жидкости технического предназначения, с подсознательной надеждой, что все алкоголики вымрут — и он займет их место на земле. В результате в России каждый год умирает сорок тысяч человек, отравленных азербайджанцами, осетинами или русскими. И тридцать тысяч человек ежегодно кончают свой путь на дорогах Родины, сбитые соотечественником насмерть. Это он в цехах полулегальных фирм своими руками производит омерзительные продукты питания, заворачивает их в целлофан и продает нищим пенсионерам. Потом всучивает согражданам поддельные лекарства для лечения желудка и ратует за введение смертной казни. Он плачет над сериальными драмами — и молится, кается, стенает.
В свободное от капиталистического труда время он расстреливает с вертолетов волков, используя оптические прицелы, карабины и автоматы. Молодые выходят по вечерам с бейсбольными битами под куртками, с лезвиями и стволами в карманах, чтобы «отработать» прохожего и взять с трупа на выпивку и наркотики, пожировать на крови ближнего. Облеченные властью составляют фиктивные милицейские и прокурорские протоколы, продавая жизни сограждан по негласному прейскуранту.
Жестокое, кровавое, массовое жертвоприношение.
Это он использует детей для сексуальных развлечений и насилует чужих жен после корпоративных вечеринок, а также пользует подчиненных в постели; выплескивает коньяк в лицо крупье, а после проигрыша швыряет в него тяжелой латунной пепельницей.
Самое печальное — я ничего из этого не выдумал. Можно сказать, я кое-что скрыл из того, что даже бумаге не выдержать, скрыл, не желая разрушать психику пространства.
Я понимал: злобному мурлу противостоять может только реальная культура — тоненькая ниточка породной крови, что тянется на свет из тьмы человеческих тысячелетий.
Я сидел и смотрел на другой берег Ирени, на квадраты археологических раскопок, напоминавшие окна времени, черные дыры человеческого сознания. Неволинцы — остяки, угры, мои далекие предки — жили здесь тысячу лет назад. Археологи находят их тела в братских могилах. Может быть, это была страшная эпидемия, а может быть — нашествие славянских племен, оставившее нашему будущему эти пепелища. Человеческие жертвоприношения здесь находили тоже — детские. Квадраты сгоревшего времени были видны мне с могильного кургана Михаила Ивановича Соколова. Этот человек подарил мне жизнь. И еще сотням таких же пацанов.
А моя надежда на кунгурское чудо не сбылась — Инесса Васильевна и Михаил Иванович тоже умерли, как все неволинцы.
Подполковник Сиротенко подготовил докладную записку на имя заместителя начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями.
— Ты что, подполковник, больной что ли? — встретил Сиротенко полковник Крылов, вызвавший его в «Башню смерти». — Ты думаешь, мы будем сообщать в Москву, что тут у нас, под боком, уже который год орудует ваххабистское подполье? Торгует оружием и фальшивыми деньгами? Ты представляешь, что будет? Забудь об этом! И не вспоминай. А не то так врежу под зад, что никто не примет. Понял?