— Мармашен, Кечарис, Макраванк — эти?
— Может быть… Сам он бывал только в одном монастыре — на Белой горе, это здесь, в Кунгурском районе.
— Он ездил туда молиться?
— Он не умеет молиться… Это было в шестидесятых — мне тогда исполнилось лет десять. Он говорил, что храм стоит на высокой горе. Что когда он приехал туда, глинистая дорога была размыта дождями, и всех, прибывших навестить родных, поднимали вверх в тележке трактора.
— Там жил кто-то из ваших родственников?
— Да, сумасшедший брат моей мамы — дядя Миша. В голодные военные годы он тронулся умом, несколько лет жил с нами, но потом его пришлось отдать в психоневрологический интернат, который находился там — в здании бывшего храма на Белой горе. Я так и представлял себе эту обитель в детстве: лес, гора, полуразрушенная церковь из красного кирпича на вершине, ветер, снег, небо… И больные души.
— Ты потом там побывал?
— Да… Сейчас его восстанавливают — Белогорский Свято-Николаевский православно-миссионерский мужской общежительный монастырь. Так он назывался до революции и называется снова.
— Дядю искал?
— Искал… Но не нашел. Говорят, в списках тех, что были переведены в другие интернаты, его имени нет. А списки умерших утрачены… Храм недавно вернул себе золотые купола. Все хорошо, только я в этого Бога не верю…
— Почему?
— На втором этаже этого храма стояли железные кровати и летали голуби… Иногда инвалиды подходили к краю и бросались головой вниз… Больных кормили кашей без масла, квашеной капустой и сухим хлебом. Это делали те самые люди, что сегодня золотят купола… Бог им судья. Ладно, я в него не верю… А ты, победитель, почему не хочешь возвращаться на родину? Армяне полторы тысячи лет были вассалами — и вот они стали свободными. Создали свое государство, кроме того, отвоевали независимость Карабаха. Диаспоры помогали?
— Каждую ночь в аэропорту Звартноц приземлялись грузовые самолеты с оружием, продуктами и медикаментами, прилетавшие из-за границы.
— Так почему сейчас они не рвутся на историческую родину? Денег на билеты нет?
— Есть, наверное… Расскажу тебе одну историю. Мы разработали план по освобождению одного города, который обороняли азербайджанцы. Я должен был захватить, а потом отвечать за сохранность здания, в котором располагался компьютерный центр. Но мы не успели, азеры его подожгли. А когда ворвались в помещение местного банка, на полу обнаружили трупы охранников. Пять человек… Азеры сами расстреляли их, чтобы не оставлять свидетелей. А деньги, скорее всего, были вывезены на вертолете. Остатки мы поделили между собой — мне досталась одна тысяча рублей… А в это время наш командующий вывозил из города ковры и другие товары — машинами, в Армению… Такие вот боевые дела.
Сурен замолчал, печально глядя в темень соснового леса Перми.
— Но ведь ты работал в новом правительстве?..
— После ухода старой команды к власти пришли выходцы из Карабаха, где они победили в войне. Был случай, новый премьер разгуливал во время заседания правительства по кабинету с папкой документов в руках и задавал разные вопросы новым и старым членам кабинета. «А кто подписал этот документ? — спросил он. — Ты?»
Премьер подошел к своему предшественнику — тот был оставлен на должности рядового министра — и хлопнул его папкой по голове: «Что ты наделал, тупица!» Кажется, речь шла о принятии бюджета — еще при нем… Вот почему из Армении люди бегут в Россию. Ты меня понимаешь?
— Понимаю… — попытался улыбнуться я.
— Я два раза был в плену… Однажды азеры вызвали маляров. Один вышел. Потом оказалось, они отрубили ему руку, чтобы он написал на стене кровью… На войне бывает только один победитель — смерть.
Справа от остановки цвел шиповник. По этой трассе, по шоссе Космонавтов, ехали в город космонавты Беляев и Леонов, приземлившиеся в далеких шестидесятых на севере области.
Я пристально смотрел на Сурена… Я узнал его. Я вспомнил, что два века назад мы воевали с ним в одном партизанском отряде, в горах, врачевали и писали стихи, спасали от гибели старинные толстые книги в кожаных переплетах, унося их на спинах по узким тропам над горными ущельями. Мы сидели с ним у костра, у водопада, у туши убитого кабана, и ели мясо, только что пожаренное на огне. Мы говорили с ним о судьбе, о родине, о мироздании, о далеких звездах, на одной из которых когда-нибудь встретимся вновь. Утром мы погибли в бою. И встретились через двести лет на шоссе Космонавтов, в Перми, в России.
Пермское отделение Союза писателей России обратилось к руководству Пермского ГПЗ — газоперерабатывающего завода — с просьбой помочь издать книгу армянского поэта.
Сурен показал мне: на письме появилась краткая, но выразительная резолюция руководителя предприятия — заместителю: «Главному поэту ГПЗ Кузнецову! Решить вопрос».
Девочки, секретари директоров, переписывали стихи Григора и читали наизусть.
Деньги были выделены, и книга Сурена Григора «Надписи на ковчеге» вышла в Перми.
Перед сном я думал о Шамильевне и еще одной женщине — с обувной фабрики. Скорей всего, они узнали про копии двойной бухгалтерии и «заказали» меня вместе с дипломатом. Других врагов у меня просто не было — только соратницы по «Нашему делу».
Сентябрь, золотое бабье лето. У стен Кремля, рядом с памятником полководцу Георгию Жукову, шел праздник «Царь Конь» и презентация первого тома воспоминаний коннозаводчика Якова Бутовича «Мои Полканы и Лебеди».
И появилась — вот она, роскошная первая тройка Московского конного завода!
А затем перед маршалом Жуковым и сотнями зрителей провели первого красавца страны — белого орловского жеребца Колорита, восьмикратного чемпиона породы по экстерьеру, неоднократного победителя бегов на Центральном Московском ипподроме.
Колорит — первый орловский рысак страны — представитель Пермского конезавода № 9.
Он был поставлен в центр огороженного пространства площади: передние ноги — одна к одной, задняя правая чуть отставлена назад, корпус слегка подан вперед.
За Колоритом — четыре лошади из лучших рысистых заводов России — Московского, Хреновского, Чесменского и Алтайского. Их провели в нарядных уздечках по кругу, чтобы все могли полюбоваться совершенством, статью, дельностью породистых лошадей.
После демонстрации рысаков участники и гости праздника переместились в так называемые Парадные сени Государственного музея, где начала работу выставка «Царь Конь», основу которой составила галерея Бутовича. Купола, сводчатые потолки, портреты всех российских царей. Музыка в исполнении столичных пианистов и скрипачей.
Началась презентация. Слово предоставили Андрею Соколову.
— Именно Бутович, совместно с эсером Павлом Александровичем Буланже, создал во время Гражданской войны Чрезвычайную комиссию по спасению племенного животноводства России. К ним обращались все российские подвижники, которые сумели что-либо сохранить. И получали помощь!
После Андрея Соколова пригласили Сергея Бородулина — он ждал этого торжества более десяти лет:
— В 1907 году Яков Иванович хотел уехать во французскую Ривьеру, где познакомился с молодой француженкой. Он собирался назвать ее своей женой. Как говорят, где влюбился, там и родина, где женился, там и дом. Но тут к нему явился Сергей Григорьевич Карузо, редактор каталога «Книга русских рысаков». Гость, фанатик породы, начал разрисовывать Бутовичу его будущее — как самого успешного в России коннозаводчика, и не ошибся ни в чем, кроме революции, которую не предвидел. Карузо говорил так ярко, красочно, что Яков Иванович не выдержал — соблазнился великолепной картиной, пожертвовал любовью к женщине.
Во время Гражданской войны родные прислали к нему в Тульскую губернию курьера с деньгами, чтоб он уехал за границу, в ту же Ниццу, где у семьи была собственность — недвижимость и счет в банке. Но Бутович не поехал — второй раз. Он остался спасать орловскую и другие породы лошадей. Порода и родина — слова одного корня. Родина для него была главной ценностью, ради нее он не пожалел собственной жизни. Но он остался в стране не потому, что им двигал азарт, бега и скачки, а исключительно из желания спасти галерею и завод, обеспечить лошади достойное будущее.