– Рапорт не мой, дозвольте доложить. Я рассказывал, – писарь писал.
– Хорошо, – устало сказал Маков. – Теперь расскажи мне сам всё, снова, и не так, как рассказывал для писаря.
– Как же-с? – ещё более выкатил глаза Кадило.
– Ну… – Маков пошевелил в воздухе пальцами. – Скажем, так, как будто ты рассказываешь об этом своему товарищу-городовому.
И городовой, волнуясь и подбирая слова, рассказал. Почти слово в слово то, что было написано в рапорте.
Лев Саввич вздохнул. Действительно, чего ещё было ждать от этого малограмотного парня, который, наверное, всё ещё посылает часть жалованья в родную деревню.
– Коня этого куда дели? – спросил Маков.
– Коня? – переспросил Кадило. – Это на котором преступник прискакал? Известно-с. Отвели, как положено, в татерсал. Конь оттудова оказался, даже номерок с адресом – хозяин оченно обрадовался.
– А преступника ты хорошо рассмотрел?
– А как же! Одет не как нигилист. А как господин, справно, – барышни на него оглядывались. Придержи, – говорят мне, подскакавши, – коня. А то конь взбрыкнул, говорят, так они в седле не удержались. Пойду, говорит, здоровье поправлю. И ушли-с.
– Куда? – спросил Маков, хотя этот вопрос городовому уже задавали, наверное, раз десять.
– Не могу знать. А только они сразу же за угол свернули, и я их больше не видел.
Маков достал из стола карточку, показал городовому.
– Посмотри. Этот ли?
Городовой, прижав шапку к животу, привстал и согнулся, чтобы рассмотреть получше.
– Похож… Только одёжа другая.
– «Похож»! – фыркнул Лев Саввич. – Да они для тебя, я думаю, все на одно лицо!
– Как же-с… – взволновался Кадило. – Нет-с, мы нигилистов всегда отличить можем. Нас учили.
– Знаю-знаю… – отмахнулся Лев Саввич. – «Учили». По газетным карикатурам. Если девка стриженая – значит, нигилистка. Если господин в штанах, заправленных в сапоги, – значит, тоже нигилист… Пальто непромокаемое – опять «нигилист»…
Городовой не понял, но переспросить побоялся.
– Ладно, – сказал Маков. – Можешь идти…
И тут же вспомнил то, что крутилось у него в голове, но никак не давалось. Карета!
– Постой-ка! – негромко позвал он.
Кадило, успевший только надеть шапку и отдать честь, замер.
– Сядь. Вот ещё что… Да сними ты шапку!
Кадило сорвал шапку с кокардой, начал мять её в руках. Присел на краешек: наверное, совсем сробел – побледнел даже.
– Вот что. Когда генерал Дрентельн… Ты его знаешь?
– Нет-с. Только нынче познакомились.
Маков невольно улыбнулся. Хорошее знакомство! Но тут же продолжал сурово:
– Дрентельн, догонявший преступника, сразу к тебе подъехал?
– Точно так. Сразу же, как госпо… то есть, извиняюсь, террорист, ушли-с.
– В карете подъехал? – как-то странно уточнил Маков.
– Так точно. В той самой, стало быть. Дырку я ещё хорошо разглядел и стёклышки: окошко, должно, выстрелами разнесло.
Маков привстал, пристально глядя на городового.
– Ты её, карету эту, хорошо разглядел?
Кадило раскрыл рот, усиленно вытаращил глаза, – вспоминал, что ли.
– Ну, ладно, – сказал Маков. – Спрошу по-другому: ты эту карету сможешь узнать, если опять увидишь?
– Как же не узнать! – обрадовано сказал городовой и привскочил. – Карету я завсегда узнаю! Стеклышки выбиты, одно колесо порченое…
Маков спросил с интересом:
– Это как – порченое?
– А скоро менять, значит, придётся. Ободок там отстал, и ступица…
– Ишь ты… – Маков удивился. – Так ты в каретах разбираешься, значит?
– Как же не так! – взволновался городовой. – Я ж у папаши моего сызмальства подручным был! А он в каретной мастерской работал!
– Вот как. Прекрасно. Значит, ты по одному колесу карету узнать сможешь? Даже если стеклышки новые вставят? И сиденья сменят? А то и карету перекрасят?
– Да как же не узнать! Узнаю! По ступице, по осям!.. – радостно подтвердил городовой.
Маков улыбнулся про себя, пряча усмешку в усах.
– Хорошо. Подожди пока за дверью. Тебе скажут, что делать.
Когда Кадило вышел, Маков вызвал чиновника по особым поручениям Филиппова. Это был, пожалуй, единственный человек во всём министерстве, которому Маков полностью доверял.
Филиппов пришёл, и Маков сразу приступил к делу.
– Ну, Филиппов, будет у тебя нынче работёнка.
– Слушаю, Лев Саввич.
– И хорошо, брат, слушай. Там за дверью ожидает городовой Кадило, который сегодня днём террориста упустил.
– Наслышан-с. Пристав Второй Московской части Надеждин характеризует его просто: дурак, но очень исполнительный. И околоточный Никифоров приблизительно так же выразился.
Лев Саввич кивнул.
– Дурак-то дурак, но в каретах хорошо разбирается. Понимаешь?
– Не совсем, Лев Саввич, – слегка пожал плечами Филиппов. – Каретником, что ли, раньше работал?
– Мне нет нужды знать, кем он работал, – повысил голос Маков, но тут же вернулся к прежнему доверительному тону. – Мне нужно отыскать карету Дрентельна, в которой наш геройский генерал сегодня выезжал. И не только отыскать эту карету, но и внимательнейшим образом осмотреть. Негласно!
Лев Саввич поднял указательный палец.
Филиппов закатил глаза к потолку.
– Трудненько будет, если негласно… Ведь нужно предлог придумать. Делом-то сыскной департамент Отделения занимается…
– И что? – усмехнулся Маков. – Думаешь, они про эту карету когда-нибудь вспомнят?
Филиппов кашлянул:
– Пожалуй, не вспомнят. Другими делами заняты по горло. Террориста ловят.
Маков подумал: «А вот в этом-то я как раз и сильно сомневаюсь», – но вслух сказал:
– Видимо, так. Ты вот что, Филиппов… Бери этого Кадило, и приступай. Как найдёте карету – сообщишь. Я сам хочу её осмотреть.
Филиппов опять кашлянул:
– Позволю себе заметить, Лев Саввич… Найти-то её мы, может быть, и найдём… Но вот вам показать, – подозрительно уж очень. Не лучше ли официально, через канцелярию Отделения, запросить?
Маков вздохнул. Сказал совсем просто:
– Конечно, так было бы лучше. – Подумал, опять вздохнул. – Но так – нельзя.
Он вспомнил взгляд Дрентельна в кабинете у государя. В этом взгляде, кроме презрения, было ещё что-то. Насмешка. И не просто насмешка, а как бы выражение: «А я кое-что знаю, чего тебе, Маков, никогда не узнать!»
– А что, если карета его собственная? – уже дойдя до дверей, спросил Филиппов.
Маков поразмыслил. Крякнул.
– Ну, не мне тебя учить, как…
И замолчал, не продолжил: чуть не сорвалось с языка «…как в чужой дом проникать», – да вовремя вспомнил, что и такое уже бывало.
МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ.
15 марта 1879 года.
Маков поднял усталые, красные, с набрякшими веками, глаза: Филиппов, как всегда, вошёл без стука и почти неслышно. Не вошёл, – а словно просочился в кабинет.
– Добрый день, Лев Саввич, – сказал он.
– Добрый, Николай Игнатьевич, – сказал Маков, жестом приглашая садиться. – Ну? Не тяни ты, ради Бога.
– Карета исчезла, Лев Саввич, – доложил Филиппов, усевшись.
Маков онемел на секунду.
– Как? – не понял он.
– Мне удалось побывать в каретном дворе жандармского управления, – туда её отправили якобы для починки. Так вот, во дворе её нет. Я был с нашим знатным каретником, Кадилой. Между прочим, напрасно пристав Надеждин его в дураки записал. Малый оказался очень даже смышлёным.
– Смышлёным, – механически повторил Маков. И почувствовал раздражение. – При чем тут Кадило? О деле говори.
– Я и говорю: карета исчезла со двора. Я поспрашивал сторожей – кто-то слышал, что карету на продажу отправили. А куда – неизвестно. Знакомый жандарм подтвердил: карету, ввиду сложности ремонта и несчастливой судьбы, Дрентельн лично распорядился продать.