– А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость.
Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку.
– А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это.
Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал.
– Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза.
День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна.
На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся.
– Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались…
– Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус.
Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки.
– Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне.
В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке.
При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый.
– Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда?
– Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить.
– А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера.
Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей.
– Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь?
– Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей.
Движение в сторону Смольного было довольно оживлённым, но когда повернули на Кирочную и проехали Таврический сад, движение стало редеть.
На Дегтярном и вовсе пролётки попадались редко.
С Дегтярного стриженый велел свернуть в какой-то переулочек, потом – на пустырь. Здесь стриженый велел унтеру:
– Ты, господин унтер, уже приехал. Эй, кучер, притормози!
Когда дроги притормозили, жандарм спрыгнул на землю. Стриженый занял его место.
Тотчас же в дроги заглянул словно выросший из-под земли высокий плечистый человек нахального вида. Он помахал револьвером и велел жандармам:
– Вылезать! Не дурить!
– А как жа… – начал было один жандарм, но второй молча ткнул его под бок.
– Оружие оставить! – строго прикрикнул плечистый барин.
Жандармы вылезли один за другим. Барин нырнул внутрь.
– Ну, а теперь, брат, давай-ка к старому кладбищу… – приказал стриженый кучеру.
Рано утром на Фонтанке начался переполох: в арке, закрытой на ночь решёткой, на верёвке висел человек с перекошенным почерневшим лицом, язык – набок.
Его широкие рваные кальсоны были мокрыми, на босых чёрных ногах засохли коричневые пахучие струйки. Руки повешенного были подняты и тоже привязаны к решётке. Всё это напоминало распятие.
Комаров прискакал, вызванный нарочным. Вылез из кареты, подошёл к воротам. Он не разглядывал повешенного, – он молча смотрел на большую картонную табличку. На табличке было написано: «Собаке – собачья смерть».
И всё.
Комаров оглянулся, увидел дежурного офицера, распорядился:
– Выставить тут охранение, пока снимать будут. Распорядись, чтобы сняли поскорее, – и на задний двор. Там где-нибудь положить… Да, и пошлите за доктором. За тем, который вчера приезжал… Как его – Парвус?
Через полчаса доложили: Парвус прибыл. Это был худой человек, больше похожий не на доктора, а на гробовщика: с чёрной бородкой, в чёрном пальто и с тростью. Вид у него был озадаченный. Его провели в кабинет Комарова.
– Ничего не понимаю! – сказал Парвус. – Подняли ни свет ни заря…
– Вы вчера нашего агента сопровождали в больницу. Раненого…
Парвус изумился ещё больше:
– Спаси Господи! Никого я не сопровождал!
– Как не сопровождали? – подскочил Комаров.
– Так… Я весь день по вызовам работал. Двое тяжёлых, много времени отняли. Да и люди всё состоятельные, так просто не встанешь, не уйдёшь… Не понимаю, в чём, собственно, дело?
Комаров пристально посмотрел на него:
– А доктора Кошлакова вы вчера не видели?
– Нет-с. Вечером домой принесли от него записку: он меня искал, но не мог найти. Просил сегодня с утра приехать сюда, к вам…
Парвус с опаской огляделся по сторонам.
– Ах, вот как… – Комаров нахмурился. – А где сейчас Кошлаков?
Парвус пожал плечами.
– Время раннее. Возможно, почивает ещё…
– Ах, почива-ает… – протянул Комаров угрожающим голосом. – Ну, что ж. Пока он почивает, вы у нас здесь посидите.
– А, позвольте узнать, за что? – встревожился окончательно сбитый с толку Парвус.
– После узнаете… В камеру его! – приказал он жандарму. – Да не в ту, где обычно сидят. А в ту, которая в другом крыле, для почётных гостей. Гость у нас нынче особенный…
Глава 10
ПЕТЕРБУРГ.
Июнь 1879 года.
Лев Саввич отдыхал после плотного ужина в своём кабинете, когда прибыл нарочный со срочным письмом. Письмо было от Адлерберга.
Лев Саввич запахнул халат, вышел к фельдъегерю, взял письмо.
– Подождите в приёмной, – буркнул он и вернулся в кабинет.
Записка была короткой, написана торопливо, что было не очень свойственно министру двора.
«Лев Саввич! Если желаете повидаться с гвардейским офицером, о котором я вам уже писал, это можно сделать прямо сейчас. Лучшего времени не найти. Карета ожидает вас у подъезда ».
Маков озадаченно повертел записку. Гвардейский офицер? Тот, что имеет выход на главарей террористов?.. Однако, странно. К чему эти встречи и тайны? Молодчика давно пора арестовать и допросить. Или осторожный Адлерберг именно для того и устраивает эту нелепую встречу?
Чертыхаясь, Лев Саввич принялся собираться. Глянул на себя в зеркало: лицо осунулось, под глазами мешки, бледен… Он умылся ледяной водой, крепко растёр щёки.
Карета казалась обычным казённым экипажем. Именно в таких после покушения предпочитал ездить Дрентельн… Не к ночи будь помянут…
Рядом с кучером сидел жандармский ротмистр. Увидев Макова, он соскочил с облучка, предупредительно распахнул дверцу.
Внутри было темно, и Лев Саввич замешкался было: внезапно тягостно засосало под ложечкой. Вспомнилось: экипаж, офицер на облучке, ночь, Обводный канал…
Свет фонарей слегка рассеивал сумрак внутри экипажа. Маков разглядел: там сидели двое.
– Прошу вас, – сказал ротмистр; он стоял, браво выпятив грудь, глядя на Макова ничего не выражающими выпуклыми глазами.
Лев Саввич буркнул:
– Не люблю тайн и спектаклей… Где министр двора граф Адлерберг?
Ротмистр немедленно отозвался:
– Встреча, как мне сказали, носит деликатный характер. Мне велено лишь проводить вас в условленное место; граф, видимо, ожидает вас там.
Лев Саввич нахмурился:
– «Видимо»… А что за люди внутри?
Из кареты раздался знакомый голос:
– Какой же вы недоверчивый, однако… Садитесь же!
Из экипажа выглянул Дрентельн.
– Александр Романович! – воскликнул Маков. – Вот уж не ожидал…
– Решил составить вам компанию, Лев Саввич, – отозвался Дрентельн. – Меня этот гвардейский офицер тоже давно интересует.
Вот, значит, как… Лев Саввич, поняв, что отступления быть не может, поднялся в карету, хотя внутреннее чутьё подсказывало ему, что этого не следовало делать.