Конечно, глуповатая, вздорная баба. Да и момент такой, что могла ляпнуть что угодно. Но ведь сказала то, что сказала. И голос… Очень странный голос.
«Знает! Всё знает! – внезапно понял Константин Петрович. – А если не знает, то догадывается… Ох, прости Господи… Только не это…»
На кладбище поехали и вовсе немногочисленной компанией – человек восемь.
«Нелюди!» – думала Елизавета Яковлевна, которая ехала вслед за катафалком в министерской карете, по случаю похорон перевязанной чёрными гирляндами.
Когда въезжали на территорию монастыря, мать-игуменья вышла навстречу.
– Благодарю вас! – сказал распорядитель похорон.
– Да за что? – игуменья смотрела сурово. – Это ваши, мирские заботы. Суета… Монастырю заплачено, место выделено… Бог вам судья.
Какой-то мужик, по виду – деревенский, – остановился, увидав катафалк.
– Кого хоронят? – осведомился он у другого прохожего, господина в сером пальто. Господин стоял, сняв шляпу, и мужик принял его за кого-то, кто имеет отношение к покойному.
– Генерала, – ответил господин.
– Врёшь! – воскликнул мужик. – Генералов здесь не хоронят! Генералов-то в Лавре хоронят! Мы знаем!
– Земля что в Лавре, что в чистом поле – всюду одна, – обронил господин.
Надел шляпу, заложил руки за спину, и пошёл своей дорогой.
Мужик долго глядел ему вослед, сдвинув крестьянскую шапку на лоб и почёсывая затылок.
Когда гроб опускали в могилу, издалека донёсся громовой раскат.
– Гроза, что ли? – спросил кто-то.
Все стали задирать головы, оглядывать небо. Небо было безоблачным.
– Или пушка с крепости? Наводнение? Или холера вернулась? Вот уж пришла беда – отворяй ворота…
Возле гостиницы «Астория» творилось несуразное: одни бежали прочь от неё, другие – к ней. Свистели городовые, издалека доносился приближающийся звон колокольцев пожарной команды.
В третьем этаже гостиницы окно было выворочено, стена вокруг проёма покрыта копотью. Чёрно-серый дым валил наружу.
– Ну-ка, раздайся! – командовал полицейский чин. – Дайте дорогу пожарной команде!
Приехал градоначальник генерал Зуров.
Выйдя из кареты, ринулся в гостиницу с толпой полицейских. Ему навстречу бежал обер-полицмейстер Дворжицкий. Его лицо было испачкано копотью, он доложил:
– В одном из нумеров произошёл пожар. Уже почти потушили: вёдрами воду плескали. Сейчас вынесут постояльца. Только вид у него, доложу я вам…
Пронзительные чёрные глаза Зурова уставились на Дворжицкого:
– То есть?
Обер-полицмейстер слегка замялся, ответил, понизив голос:
– Руки оборваны…
Зуров оглядел вестибюль, приказал:
– Удалите всех посторонних. Кто же этот постоялец?
– Покамест известны лишь фамилия и звание.
Дворжицкий оглянулся на метрдотеля, стоявшего наготове с регистрационным гроссбухом в руках. Метрдотель тотчас подскочил, распахнул книгу, ткнул пальцем.
– Долженков Никита Петров, мещанского звания. Прибыл в гостиницу вчера, имел при себе большой багаж. Объяснил, что приехал в Питер по торговым делам из Торжка.
– Что за багаж? – спросил Зуров.
– Баулы, чемоданы… Дежурил администратор Чернозубенко. Он уже здесь. Прикажете позвать?
Зуров кивнул.
Чернозубенко – молодой человек во фраке, коротко стриженый, в очках, – сказал:
– Багаж ломовой извозчик доставил. Он же и наверх подымал. Упарился. Сказал, что чемоданы неподъёмные. Кирпичи, что ли, говорит, барин за собой таскает? А барин, дескать, ему: нет, это книги.
Метрдотель с видом человека, всё понимающего, заметил:
– Ага, книги… Знаем мы эти книги!
– Что вы хотите сказать? – повернулся к нему Зуров.
– Так, ваше высокопревосходительство, разве книги взрываются?
Зуров переглянулся с Дворжицким.
– Ну-ка, ну-ка… Значит, вы слышали именно взрыв?
– И ещё какой! Все соседние окна повынесло, а в стене дыра сделалась, – хоть в соседний нумер проходи!.. – сказал метрдотель.
– Довольно, – прервал Зуров. – Расскажете всё Кириллову, в сыскном отделении. – Он взглянул на обер-полицмейстера: – Я слышал взрыв. Да, видимо, и весь город слышал.
– А вот и постояльца несут… – сказал Чернозубенко, отступая.
Двое перепачканных копотью полицейских тащили на обгорелом одеяле труп Долженкова. На труп было страшно смотреть: взрывом у него снесло лицо, вскипевшая черная кровь покрывала остатки головы, обрубки рук, покалеченную грудную клетку. И на фоне чёрной крови – белые осколки костей, торчащее ребро, два зуба…
– Чего вы его прете, как на выставку? – рявкнул Дворжицкий на полицейских. – Прикройте хоть тряпкой какой, что ли!
Прибыли Кириллов и Фомин, начальники сыскных подразделений жандармерии и полиции. Зуров сумрачно взглянул на них и коротко сказал:
– Бомбист. Динамитчик… Доложите мне через час о ходе дела. Я сейчас же еду в Аничков дворец. Если задержусь, – приезжайте туда же. А вас, – кивнул он Дворжицкому, – я попрошу оставаться здесь до окончания предварительного следствия.
Оглядел вестибюль, заметил у выхода полицейских, удерживавших огромную толпу.
«И откуда их столько набежало? » – удивился Зуров.
В летнее время Петербург обычно пустел до того, что напоминал какой-то огромный каменный некрополь…
– Фёдор Михайлович!
Достоевский, шедший по Невскому своей обычной торопливой походкой, вздрогнул. Рядом с ним остановилась пролётка, из неё выскочил Николай Николаевич Страхов – известный литератор, завсегдатай литературных салонов, а также личный друг всех русских писателей. Про Страхова даже шутили: он дружил со всеми – от Державина до Крестовского…
Николай Николаевич был взволнован, его полное лицо румянилось.
– Фёдор Михайлович! Никак не ожидал увидеть вас в Питере! Думал, вы ещё в Германии, в Эмсе… Здравствуйте, здравствуйте, дорогой вы мой! – и полез целоваться.
Достоевский, едва скрывая брезгливость, отстранился.
– Ну что вы, ей Богу, – пробормотал чуть смущённо. – Словно года четыре не видались…
– Ну, не четыре года, так два месяца! А я у графа Льва Николаевича Толстого гостил, в Ясной Поляне. Два месяца прогостил, он ещё упрашивал остаться, – так я насилу отвязался…
Достоевский помрачнел. Страхова часто заносило. Гостил он у Толстого, вероятнее всего, не больше двух дней. Липучий человек, фантазёр, но, кажется, открытая душа…
– Слышали взрыв? – спросил Страхов.
– Да кто же его не слышал… Так грохнуло: я уж подумал, опять на Дрентельна покушались.
Страхов сделал таинственное лицо:
– Нет, не покушались! Террорист, представьте себе, в нумере «Астории», с видом на Исаакий, мастерскую устроил: бомбы изготавливал! Ну, и что-то не так сделал: рвануло! Сам в клочья, горничная в клочья, в соседних нумерах постояльцев кого поубивало, кого контузило! Представляете? Представляете?
– Да уж… Картина!.. – согласился Фёдор Михайлович. – Выходит, они уже начали…
– Начали – что? – насторожился Страхов.
Достоевский пожал плечами.
– Войну.
– Войну? То есть, теперь не револьверы и кинжалы, а и бомбы в ход пойдут? – Страхов задрожал от любопытства.
Достоевский знал: всё, что он сейчас говорит Николаю Николаевичу, завтра же будет известно во всех салонах, редакциях, литературных кружках…
– Видимо, так, – осторожно ответил он. – И те, другие, тоже начали…
– Кто это «другие»? Кто? Кто?
Достоевский усмехнулся:
– Да уж известно, кто: полиция, жандармы…
Жадный огонёк в глазах Страхова потух.
– A-a… – протянул он разочарованно. – Ну да, жандармы… Конечно…