Сын Мясничихи хлопнул по спине того рябого парня, что заговорил с матросом. Он сидел на каком-то из мешков и отстранённо глядел на корабль: проковырял в мешке небольшую дырку, и теперь кончиком ножа потихоньку высыпал на землю потемневшее, влажное и слипшееся зерно: оно никуда не годилось, даже свиньям на корм. Собака рядом размеренно выдыхала облачка пара, облачённая в пушистую зимнюю шубу с полосками. Вот уж, кому не приходится особенно беспокоиться об одежде и сапогах в этой бесконечной Зиме.
- Грегор, - негромко обратился к нему светловолосый, - чуешь, чем тянет?
- Тем, что до следующего корабля у нас опять мор пойдёт, - опустил голову загорелый, растирая каблуком сапога мягкое зерно по камню. На всех жителей не хватит крошечных яблочек, которые уцелели, если перебирать все бочки. Начнут болеть старшие - ведь в первую очередь яблоки будут отдавать детям. Может быть, ещё что-то смогут женщины придумать из подтухших груш и мятых, плесневелых гесперидий. Сварят какое-нибудь варенье или вино...
- Может, выкрутимся, - Грегор швырнул горсть зерна через камни в сторону моря, и зёрна заскакали по кромке льда у берега.
Меркливару повезло стоять ровно через море от Пруденции - плодородного и тёплого острова, единственного места, защищённого от страшной Зимы. Возможно, поэтому трескучие морозы, уничтожившие многие города близко к столице, Меркл едва лизнули.
Грегор поднялся с мешка, пнул его напоследок. Прилавок можно не сколачивать: всё равно морякам в этот раз нечего дать в обмен на чудесные тонкие сети, которые плели Грегор с отцом. А отдавать за бесценок, за клёклые фрукты отец не разрешит. Полный смурных мыслей, парень поплёлся домой. В голове пока что не уложилось, что праздник солнцестояния в этот раз будет каким-то иным. Может, придёт еще корабль, или в трюмах найдутся уцелевшие, сухие мешки с зерном... Ведь не может быть так, чтобы всё, совершенно всё было попорчено? Как же тогда печь Солнечный хлеб, какую жертву приносить Двуликому Богу в этом году? Чего доброго - рассердится, да обернётся Лунной стороной навсегда, тогда и в Меркл придёт лютый холод, которым столицу выжгло за один день. А до тех пор, пока они истово хранят Двуликому Богу верность, не слушают приезжих с Пруденции странных россказней про пять Начал, которые, якобы, соткали весь мир вокруг, Солнце-Лунный Бог будет оберегать верный ему Меркливар.
Новое от 16.07.
Игнат.
Его ум так неизмеримо расколот, что сложно понять, как до сих пор не развалилось это ржавое, безумное сознание, какие гвозди удерживают вместе те куски, на которые он уже давно был развален? Разве что его упорство, воля, или просто видение своего конечного пункта, кроме которого не существовало иных точек во всей вселенной?
Но самое главное - это она. Она путает прошлое и настоящее как цветные нитки и гуляет в его снах, как на собственной кухне, превращая их в кошмары. Песок разметается от её длинной юбки, когда она то и дело оборачивается, или вдруг начинает дразнить его, то убегая прочь, то оказываясь у него за спиной и пугая до чёрных мух в глазах. И когда Игнат просыпается, ему видятся на полу волнистые следы от полы с неровно пришитыми кружевами.
Здравствуй, любимая.
Здравствуй, Снежка.
Она приходит к нему в снах из ледяного города: пики крыш до сих пор вздымаются к небу, промороженные насквозь, покрытые слоями льда, снега и пепла. И где-то в этих сталагмитах, вмороженные в этот город насмерть, есть те, кто никогда оттуда не вырвется.
Игнат знает, в каком она доме, в какой кровати, даже какой подзор на её покрывале, и какие цветы вышиты на подушке, которая валяется на полу рядом. Тёмные волосы рыбьими хвостами лежат вокруг её головы, а глаза утратили свои шафрановые искорки и потухли. Она так же мертва, как вся эта земля, но продолжает приходить к Игнату в снах неуловимым дымом, который непостижимо дёргает за самые больные нити.
У льда на озере скрипучий, дурной характер, как у Игната. А у осени серые старушечьи космы, и на ртутную воду моросит первым снегом.
И он снова ляжет спать, чтобы она пришла к нему во сне. Но она больше не приходит.
***
Ручия помнила эту реку полноводной, бурной и широкой, приносившей рыбу и торговые корабли. Сейчас же она была скована льдом, и заметно убавила ход. Течение подо льдом еще, конечно, оставалось, но теперь у реки словно не было настроения. Там, где она выходила из-подо льда, тёмная вода лениво перекатывалась, иногда обнажая остренькие гребешки небольших волн.
Лошади с повозкой остались на перевалочном пункте, где усталых коней увели в сарай. Оттуда почти сразу донеслось приветственное фырканье и звук шуршащего сена. Алхимик, Юрай и девчонка пересели в большую лодку. В неё, наверное, поместился бы целый отряд, Ручия затруднялась назвать её лодкой, но и для корабля она была маловата. Их сопровождали двое, укутанные так, что увидеть их лица за толстыми меховыми воротниками и заиндевевшими усами и бровями было невозможно. Наверное, все в этом мире отрастили брови и усы, подумала Ручия, чтобы легче защищаться от холода. Река несла их по своим гребням, и мир вокруг странно изменялся: снега становилось всё меньше, деревья больше чернели по берегам, кое-где проглядывала тёмная, неплодородная земля. Вдалеке, и поближе бежали поселения. Каменные домики с острыми крышами, в окошках которых горели лампы, полупрозрачные рощицы. Деревянные дома были заброшены, разобраны, от некоторых остался только остов. Такие привычные, родные деревянные постройки маленьких городков у реки теперь были как гнилые зубы у старого и очень больного зверя. У рощицы, заполненной скелетами молодых деревьев, Ручии почудилось движение.