- Я был тем парнем, - вдруг признался Женя.
- Ась? - Сева-Селёдка посмотрел на Комарова. - Каким?
- Которому живот вспороли.
Женя поморщился, как от зубной боли. Зачем он это сказал? Захотелось. Откровенность за откровенность.
- Да? - заинтересовался Сева. - Ладно, брешешь.
Женя молча задрал куртку и показал шрам на животе, подумав мимоходом, что нужно бы найти эскулапа, чтобы снял швы.
- Ого, - присвистнул Сева, и лицо его потемнело. Там появилась... какая-то безысходность, что ли. - Значит, ты в теме. Или мы, или они, да?
Сева выбросил окурок и молча пошёл дальше, по узкой грунтовой улочке между заборами, высматривая открытые ворота и беспомощно распахнутые двери, символ того, что бредущие уже внутри. Женька отрапортовал по рации, что девятый дом по Финской чист. Маленькие проповедники никогда не возвращались туда, где уже побывали.
Сева-Селёдка, показав на личном примере, что никакого ответа грубая сила за собой не влечёт, будто повернул ключ на старт. Солдаты действовали жёстко, даже жестоко, выставляя детей из домов, снимая их с крыш автомобилей или сараев, откуда те вещали: Голос то, Голос сё. Становились на пути у бредущих, собирая в стада, как овец, чтобы потом, окружив, выпроводить прочь. Порой Игорю казалось, что бесконечное терпение высшего разума вот-вот даст слабину, и весь город потонет в крови, но всё оставалось по-прежнему.
- У нас форс-мажор, - сообщили по рации. - Овражная, дом четыре. Жильцы не хотят выпускать из дома мальчишку.
- Это Селёдка и Дырявый, - немедленно отозвался Сева. - Мы рядом, ждите.
Дом стоял в самом начале извилистой улицы, поросшей облепихой и рябиной, на которой всё ещё пламенели сморщенные ягоды. Приземистый, кирпичный, двухэтажный, массивные ворота смяты, будто в них въехал автомобиль. Плитка на расчищенной подъездной дорожке топорщилась, напоминая акульи зубы. Дверь, как водится, на распашку.
- Я вам его не отдам, проклятые солдафоны! - неслось оттуда.
Внутри, в тёмном зале, толпились люди. На лестнице, что вела на второй этаж, стоял полный мужчина. Чуть выше Женька заметил двух женщин - старую и средних лет - а потом увидел, что мужчина сжимает плечо щуплого мальчишки, в руках у которого чашка с дымящимся напитком.
- Что происходит? - поинтересовался Сева.
- Это сын мой, вот что, - толстяк, как катком, попробовал раздавить Севу тяжёлым взглядом. - И я не дам его забрать и угнать, как барана, в резервацию. Малыш не такой, как мы, но это не значит, что нужно обращаться с ним, как с животным.
- Хотите, чтобы он остался? - Сева выпятил губу. Интерес на его лице уступил место изумлению. - Но это уже не ваш ребёнок. Мы уйдём - и он, может, передушит вас всех, как крыс.
- Эй, оставь их, - сказал Женька, пихнув товарища в бок. - Пускай побудут вместе.
- Чего это? - не поворачиваясь, сказал Сева. Он сверлил взглядом толстяка. - Может, ещё скажешь, что они безобидны? Бедные заблудшие барашки.
- Слушай, - терпеливо начал Комаров, хотя сам не верил, что увещевания здесь способны принести плоды. - Между ими и нами сейчас бездна непонимания. Может, в отдельно взятом семействе получится построить мост?
Сева раздражённо повернулся к нему, однако сказать ничего не успел. Тучный мужчина стукнул кулаком по стене, и с потолка посыпалась пыль и засохшие насекомые. Видно, и до катастрофы здесь особенно не следили за порядком.
- Что, голос хозяина в доме уже ничего не значит? Пошли вон! Выметайтесь, все, до единого. Хочу сам его прикончить.
- Оп-ля! - Сева потерял к Женьке всякий интерес. Рот его изогнулся в подобии вежливой улыбки. - Вы - что?
- Сами, - встряла женщина, та, что помоложе. Напоминая повадками суетливую курицу, она пролезла под рукой мужа, отобрала у мальчика кружку, подула, и, поднеся к губам, заставила его глотнуть. - Мы сами. Пей, мой сладкий... счастье, что он вернулся. Ужасно, во что превратились все эти дети. Боря вернулся потому, что не хочет быть с ними, но и с нами он быть больше не может. Теперь он чужой, понимаете?
Она обвела солдат пустыми, ничего не выражающими глазами.
- Отец сказал, что сам избавит бедного мальчика от страданий.
- Вот этими вот руками, - веско прибавил мужчина. - Он родился из моего семени, и я не могу позволить ему бродить бобылём по улицам и бубнить, бубнить без остановки.
- Что ж, - Сева, казалось, приплясывал от восторга. - Тогда мы больше не смеем вас отвлекать. Большая удача в наше время встретить решительных людей. Айда, парни.
Он пихнул Женьку в грудь, однако тот не сдвинулся с места.
- Отойдите от ребёнка, - сказал он. - Оба.
Толстяк смерил его тяжёлым взглядом и ничего не сказал.
- Этот выблядок был нашим сыном, - вдруг заверещала женщина, а старуха начала дёргать себя за пальцы, издавая невразумительные, нечленораздельные звуки.