Женя открыл рот и закрыл его, не придумав, что сказать. Полковник, как-то разом постаревший, отвернулся и отошёл к окну.
- Ночь проведёшь на гауптвахте. Завтра я похлопочу о твоём переводе. Надеюсь, мы разговариваем в последний раз.
Женя и не думал спорить. Этот пожилой, опытный вояка доступно изложил свою точку зрения. Он собрался встать и тихо выйти из комнаты, как вдруг рация на столе ожила и начала плеваться словами:
- Всем-всем-всем! На связи подразделение «Телеграф». Код - красный. На нас совершено нападение. На стороне противника численный перевес. Оборона прорвана, есть раненые и погибшие. Требуется поддержка.
- Вот оно, - полковник бросился к столу, швырнув в сторону примерзшего к стулу Комарова злобный взгляд. - Началось. Что теперь скажешь, сержант? Будешь защищать детишек - я отдам тебя под суд, а председателем сделаю парня, которого ты ударил.
Рация, тем временем, выдавала всё новые и новые подробности.
- Мы подверглись массированному обстрелу со стороны жилых домов по улице Советской Армии. Два патруля не выходят на связь. По данным блокпоста «Север», большая автоколонна движется по Московскому шоссе. Численность противника там - около сорока человек на семи машинах. Имеется спецтехника...
- Обстрелу? - полковник вдавил кнопку связи. - Техника? Это не бредущие?
- Кто говорит? - переполошились в эфире. - Назовитесь!
Но полковник не ответил. Он опустился в кресло, сцепил на животе руки. Зубочистка, что вдруг появилась в его зубах, гуляла из одного уголка рта в другой.
- Началось, - сказал Женя. - Вы опоздали. Те люди сумасшедшие, и таковыми их сделал страх перед неизвестным. Страх и насилие - вот что вы приняли, как установку к действию. Ну как, довольны? Сегодня мы все увидим, к чему это может привести.
- Свободен, сержант, - буркнул комдив. - Передай остальным - пятнадцать минут на общий сбор, потом отправляемся.
***
Вадим Нестерович слушал радио.
Застань его кто-нибудь из орды за этим занятием, он бы тут же лишился головы. Шансы у него были неплохие - эти люди, представители следующей ступени развития человечества, шныряли повсюду, как муравьи. Их количество росло в геометрической прогрессии, что, казалось бы, невозможно - ведь никто из них не мог связно рассказать постороннему о том, от чего они защищают Землю, точно так же, как никто не мог и обосновать необходимость нанесения себе увечий. Орда вообще не походила на собрание людей здравомыслящих, но... для многих они были и оставались единственной альтернативой обычной жизни в условиях, когда жить обычной жизнью невозможно. Хаосом организованным, хомо прогрессус, следующей ступенью развития человечества, единственными, кто останется после. Если, конечно, не сожгут сами себя в приступе группового безумия.
Иногда старому профессору казалось, что он действительно готов в это поверить - и в такие моменты он понимал, что пора передохнуть. Он делает всё, что может, чтобы минимизировать жертвы, но силы одного человека не безграничны.
В моменты слабости профессор находил покинутые квартиры и проводил в них время в одиночестве, занимаясь какими-нибудь рутинными вещами. Спал, курил, что-нибудь ремонтировал по мелочи, просто так, не для дела. Старался сделать так, чтобы всё, что его окружает, выглядело, как обычно.
Сегодня, ускользнув от орды, что катилась с востока на запад, вдоль Волги, уничтожая всё, что сложнее прищепки, и неуёмно повышала свои аппетиты, он пошёл бродить по городу, и вдруг оказался в спальном районе, где когда-то в бытность семейным человеком жил. В девяностых у них с женой была милая светлая квартирка на последнем этаже пятиэтажного дома. Во дворе день-деньской носились дети, скрипела карусель, и Лиза, прижимаясь к нему, говорила, что пора бы тоже обзавестись ребятками, а он, любя её всем сердцем, тем не менее, отодвигал и отодвигал этот момент в угоду другим, более важным, как ему казалось, вещам. Защитить кандидатскую... а там, быть может, и докторская не за горами!
Когда Лиза умерла - сгорела быстро, как свеча - он больше не мог находиться в этой маленькой светлой квартирке. Кому ни расскажешь, засмеют, настолько мелодраматично это звучало, но первым делом после похорон Вадим переехал в старый родительский дом на окраине города, а квартиру продал. Его никогда не тянуло сюда, в этот зелёный многоэтажный дом, положивший голову на подушку дубовой рощи с давно разрушившимися тропинками... До этого момента.
Слушая радио, Вадим Нестерович пытался убедить себя, что не боится. Что ему незачем бояться - теперь, когда привычный мир сломался и валяется на обочине дороги, как выброшенная из окна проезжающей машины детская игрушка. Теперь, когда он остался совсем один и когда его разум, великолепный разум, с которым он так носился, не стоит больше и ломаного гроша.