- Нужно её похоронить, - сказал он. - Но не раньше, чем всё утихнет. Сейчас на улицу лучше не соваться... там война.
- Один дядька сказал нам с мамой идти домой, запастись едой и закрыться. Это было, когда мы в последний раз были там, снаружи. Шёл большой снег, и все люди прятались друг от друга, как будто играли в подвижную игру. Меня никогда не брали в такие игры, - Семён выразительно стукнул костылями. - Но я не скучал. Я люблю смотреть в окно и читать. Только читать я быстро устаю. А вот смотреть в окно - нет... Война - из-за чего?
- Из-за человеческой недалёкости. Как, впрочем, и всегда. А ещё - из-за меня.
- Из-за вас? - Семён засмеялся. - Вы что, наступили кому-то на ногу и не попросили прощения? Я всегда говорю в таких случаях «извините».
Чайник засвистел, и Семён споро разлил кипяток в три чашки, опустив туда по пакетику заварки. Он порылся в шкафу и достал сушки. Переместив всё это на стол (Вадим Нестерович мог бы помочь, но отчего-то продолжал стоять в оцепенении у входа), он повернулся, вытер руки о шорты и сказал:
- Если это действительно так, тогда я обязан сделать вас счастливее. Хоть на чуток. Наверное, вы чувствуете себя ужасно. Я всегда так себя чувствую, когда делаю что-то плохое. Однажды я украл у мамы деньги...
Он моргнул, как будто где-то в голове игла на вращающейся грампластинке перескочила дорожку, и продолжил:
- Вот сахар. Чем больше его в моей чашке, тем лучше у меня настроение. Может, вам тоже поможет.
- Мир не настолько прост... - пробормотал Вадим Нестерович, а потом замотал головой и с силой ударил себя в грудь. - А, впрочем, почему бы и нет? Я сомневаюсь, сынок, что, задобрив меня и сняв часть груза с моего сердца, ты починишь всё, что сломалось, но хуже от этого не будет. Давай сюда свой чай.
Передав кружку профессору и выставив вперёд костыли, парень наклонился к девочке.
- А ты, кроха? Как тебя зовут?
- Её зовут отныне господином над всякими тварями земными - двуногими и четвероногими, - язвительно сказал старик, но, почувствовав едкую горечь, смутился и отошёл к окну.
- Она такая же, как я, - Семён показал на завязанный узлом рукав, пропитанный кровью, скрывающий культю, бывшую левой рукой девочки. - Мы с ней одной крови. Правда, малышка?
- Жалко твою маму, - сказала она. И Вадим Нестерович почувствовал, как миллионы голосов по всему земному шару сказали: «жалко твою маму». Он повернулся. Карие глаза выглядели осмысленными. Кружка с горячим напитком в маленькой, щуплой ручке казалась самой обыденной и самой желанной вещью на земле. «С ума сойти», - подумал старик. - «Он здесь. Прямо здесь, в этой квартире!»
Семён всхлипнул, выпустив из-под мышки костыль. Он с грохотом свалился на пол.
- Она была очень радушной хозяйкой. Она бы приготовила для нас для всех омлет, сделала бутерброды или сварила бы макароны, - слёзы текли по его плоскому лицу, и не было дамб, которые могли бы их остановить. - Давайте просто посидим и попьём чаю. Все вместе.
Он посмотрел на профессора, и Вадим Нестерович подумал, что за этим столом, исцарапанным, шатающимся, собранным, по старой советской традиции, в какой-нибудь ИК, он не будет лишним. Но прежде, чем сесть в кресло, он отодвинул занавеску и бросил взгляд вниз, на тени, которые, как ему показалось, мельтешили за ней. Это мог быть снегопад, что возобновился после нескольких дней передышки, или одичалый кот, что крался по карнизу. Но там были люди. Орда во всём её великолепии. И в этот же момент он услышал шаги на лестничной площадке и звуки выбиваемых дверей.
- Нужно уходить. Немедленно! - сказал он подростку, который, казалось, ничего не замечал.
- А как же мама?
- Сейчас не до мертвецов. Мертвецы поймут, если их оставят ради спасения живых.
Вадим Нестерович восстановил дыхание и попытался успокоиться.
- Мы всё равно не успеем. Они уже здесь.
Он столкнул со стола и раздавил ногой радио. Помехи, едва слышные прежде, зазвучали почти истерически перед тем, как корпус лопнул под подошвой ботинка.
- Всё, что работает от электричества. Быстрее! Ломай, уничтожай, делай всё, что угодно. Я знаю, вы, подростки, любите всё рушить... а тебе - лучше бы спрятаться под кроватью.
Девочка хлопала доверчивыми зелёными глазами, в которых появилось некое... человеческое выражение. Профессор увидел его впервые с того дня, когда в последний раз, ожидая автобус на остановке, видел вереницы спешащих в школу детей.
Сёма принёс компьютерную мышку и стоял, держа её в вытянутой руке и как будто не представляя, что делать дальше. Пот проступил на рубашке, отстающей от тощей груди, большими бесформенными кляксами.