Они спрыгнула, не удержавшись на ногах, упала, и прямо на четвереньках принялась бегать кругами, хватая детей за ноги.
- Они же их всех сожгут, - прошептала Ленка.
Раздался крик. Обернувшись, Игорь увидел, что пляшущий свет сорвал покров темноты со ставки рождественцев, и колонны воздвигнутого ими нерукотворного храма, состоящие из лунного света, соединения теней и молчаливого спокойствия, рухнули и растаяли, обратившись паром из десятков ртов. Большого человека рвали на части, выковыривали ему глаза, наносили раны. Боря бездействовал, опустив руки вдоль тела, а потом просто рухнул. Орда вопила, взбешённая, что кто-то оказался в сакральном месте раньше неё и испортил триумф.
Рождественцы старались подражать детям, но мало кому действительно удавалось сохранять безмятежность, когда их волоком тащили в костёр или вспарывали живот, хохоча над тем, как била из раны кровь. Игорь увидел, что орда затеяла дикие пляски вокруг отца Василия, который стоял на коленях и громко молился. Вокруг него, видимо, почувствовав, что он главный, складывали костёр, поливая керосином из канистры. Прежде, чем взвилось пламя, заковав снежные подушки там, где их ещё не вытоптали, в ледяную корку, отец Василий нашёл глазами их двоих, прячущихся среди хозяйственных построек. Игорь ожидал, что он закричит, или, может, позовёт на помощь, но он, вдруг улыбнувшись, подмигнул.
Таким и остался святой отец в его воспоминаниях - смеющийся над смертью, уходящий в вечность без лишнего трагизма, зато с высоко поднятой головой. Он словно говорил: «до встречи, друг. Наши дорожки разошлись, но кто сказал, что они ведут в разные стороны?» Перед внутренним взором вдруг мелькнула картина - отец Василий с кружкой горячего кофе следует по приходу, меж выстроившихся в две шеренги прихожанами, и касается голов тех, кто пришёл к нему за благословением. А потом уходит в свою коморку, ставит кружку на пол, ложится на холодные доски и долго разговаривает сам с собой, глядя не на икону, а мимо, в потолок.
А Ленка подумала: «Вот куда привела тебя твоя ересь. В место, о котором многие твои, если можно так сказать, коллеги, могут только мечтать».
Она отвернулась, чтобы сморгнуть слёзы, но увидела нечто, что заставило кровь в жилах замереть.
- Гоша! - закричала она.
Человек, скорчившись, пробирается к ним вдоль стены трансформаторной будки.
- Тише, - Игорь стиснул руку жены. - Я его знаю, и он не с ними. Он...
На профессора упал отблеск света от костра, и Игорь замолчал. Лицо под широкополой шляпой представляло собой кровавое месиво. Кожа висела лоскутами вдоль скул, создавая подобие бороды. Вместо носа - нарост, лишь формой напоминающий означенный орган. Каждый шаг, каждое движение вызывало в теле несчастного болезненные спазмы, скручивало его в бараний рог, но что-то заставляло его идти вперёд. Сначала Игорь решил, что профессор их не видит, но потом вдруг понял - видит, или, точнее, прекрасно знает, что они здесь.
- Всё из-за меня! - бормотал Вадим Нестерович. - Мир погиб из-за меня. Извиняться поздно, понимаете? Однажды даже далёкая перспектива станет реальной и безальтернативной.
Он остановился, лицо дёрнулось, а рот разошёлся в зловещей улыбке.
- О! - сказал он, глядя на Савельевых. - Кого я вижу! Свидетель моего последнего подвига. Как жаль, что ты не мог засвидетельствовать и моё падение тоже. Что же, придётся поверить на слово. Это я сделал! Я!
Он приосанился, замахал руками.
- За что с вами так? - спросил Игорь, стараясь глядеть и на старого знакомого, и туда, где бесчинствовала орда. Их вполне могли заметить.
Ушей не было, но, по-видимому Вадим Нестерович частично сохранил слух.
- Нет... нет! - он захохотал. - Я сам. Я сотворил это с собой в наказание. Я всю жизнь бежал от страданий, даже к зубному ни разу не сходил... а они ждали меня здесь, за гранью, и я могу сполна насладиться ими!
В его руке сверкнуло бритвенное лезвие, которым старик полоснул по левой щеке. Голова его запрокинулась, так, что на один страшный миг Игорю показалось, что она сейчас отвалится, шляпа чудом удержалась у него на макушке, дьявольский хохот напоминал крик.
Мужчина сделал шаг, чтобы отобрать у него лезвие, но Вадим Нестерович махнул им, исполосовав Игорю руку.
- Мир обречён, понимаете? - сказал он. - И вы ничего не сможете сделать. Мы уже за гранью.
Его смех перешёл в икоту, та - в гул, берущий начало где-то в области гортани. Этот гул то усиливался, то почти затихал, и старик принялся раскачиваться ему в такт, как будто гипнотизировал себя. Наконец, он прошептал: