– Знаю, – подтверждает Плюша кивком головы.
– Кино такое было. Аргентинское, кубинское…
– Мексиканское, – подсказывает Мурадка.
– Кто его разберет, – отмахивается отец. – Короче, там все так говорили. Ходили в-в-о-о-о-т в таких сомбрерах, – он разводит руки в стороны, – с такими кинжалами…
– Мачете, – снова подсказывает Мурадка.
Отец смотрит на него строго:
– С гитарами, короче, и вот это вот говорили – Мама Мия… – И он переставляет фигуру, делает Мише-Плюше шах. – Вот она и ворчит без конца, как в кино. Так, тебе шах.
Но шахматная партия перестает волновать Миху: с ней все в порядке, до мата строгому Мурадкиному отцу осталось несколько ходов, – он смотрит на старуху.
– Мама Мия, гляди, какой гаечный ключ – велосипедный! Махнешь на шляпку? – предлагает кто-то.
Старуха лыбится беззубым ртом:
– Шляпу мою захотел?! Миллион стоит! У тебя есть миллион?
– А мой ключ – два миллиона! Тебе пригодится: винтики подкрутить, – говоривший вертит ключом у виска.
Все снова смеются. Мурадкин отец вместе со всеми.
Плюша хочет тоже как-то поддеть старуху, влиться в общий лад, но остроумие на сей раз ему изменяет; из-за этого Миха сердится и молчит. Где-то в голове идет совсем другая работа, и память блокирует центры удовольствия и веселья.
Миха смотрит: возможно, про центры удовольствия он выдумал лишь сейчас. Из-за того, что произошло дальше. К превеликому восторгу собравшихся, Мама Мия, полоумная старуха вдруг… запела. Конечно, это не совсем точное определение тому пронзительному визгу, который понесся над двором:
– Я танцев-а-а-ть хочу! – орала старуха, и в обнимку со своим зонтиком исполняла сногсшибательную версию танго. Ей начали хлопать, надо же – с городской сумасшедшей пытались танцевать лезгинку. Только вошли в раж, как веселью был положен конец: Мама Мия подхватила ребенка, младшую Мурадкину сестренку, и начала кружить с ней. Перепуганная девочка даже не пыталась вырваться, а Мама Мия взяла ее чуть ниже талии, и малышка сильно отклонилась назад. Все еще хлопали, когда Миша-Плюша зажмурился: дерево, пирамидальный тополь, и голова девочки – кровавое месиво…
Миха отирает неожиданно выступившие на лбу холодные капельки пота – ничего не случилось. Ребенка у нее уже отобрали. Мурадкина мать:
– Старая дура! Катись отсюда! – Она гонит со двора Маму Мию. – Пошла прочь!
Но в голосе женщины нет беспокойства. Так гонят назойливых бродячих собак, за которыми, конечно, стоит присматривать, чтоб они чего не стащили…
– Эй, детей трогать нельзя! – говорит Мурадкин отец.
Старуха обиженно смотрит по сторонам.
– Давай, иди, иди отсюда.
– Иди подобру-поздорову.
И она идет – подобру-поздорову. Достает из котомки большой кусок серого хлеба, грязные пальцы держат за мякушку, судя по всему свеженадкусанную. Плюша не сводит глаз с приближающейся старухи, ей надо просто пройти мимо.
– Иди-иди, Мама Мия.
Но старуха останавливается. И внезапно протягивает Михе свой хлеб.
– На, – говорит она ласково.
– Не хочу, – отвечает Плюша, как в полусне. – Спасибо.
– На. Вкусно.
– Не хочу, – говорит Миха твердо. И чуть отодвигается. Словно уловив этот жест, Мама Мия наклоняется к мальчику.
– Видел, да?
– Что? – не понимает Плюша.
– Видел, как об дерево?
– Я не… – Плюша замолкает. Он чувствует, как бешено у него начинает колотиться сердце – такое сердцебиение у него впервые в жизни. Мама Мия делает еще шаг, пытается заглянуть мальчику в глаза, словно зовет, зовет куда-то, но Плюша лишь вжимает голову в плечи, отодвигаться от старухи.
– Вкусный хлеб. Вкусный мальчик.
– Отстаньте от меня! – Миха вскакивает. Еще чуть-чуть, и он ударит ее, старую безумную нищенку.
В тени виноградника дремлет огромный пес, доживающий свой век, древний волкодав. Сейчас он открывает глаза и безучастно наблюдает за происходящим.
– Ладно, – слышит Плюша голос Мурадкиного отца, и время снова втискивается в привычные контуры; голос звучит совершенно беззлобно. – Иди отсюда, старая ведьма.
Старуха в капризном замешательстве, ей указывают на выход; старуха начинает хохотать, но на нее уже цыкают всерьез, и городской сумасшедшей ничего не остается, как убраться восвояси.
– Дайте хоть монетку, – говорит она напоследок, – пять копеек на десять копеек…
Ее все выпроваживают, но денег перед выходом дают. Старый волкодав, спавший в тени виноградника, поднимается и трусит за старухой.