Дмитрий Олегович продвинулся еще на шаг вперед и посмотрел на стоящий перед ним лимузин с выражением какой-то детской укоризны. Предательское воображение воспользовалось лазейкой секундной слабины: обрывки страхов, чужих фраз, чужих мнений. «Как же хороша эта машина; сумрачный немецкий… Бумер. Сумасшествие: я здесь, посреди всех этих автомобилей с каким-то ледорубом в руках, видел бы кто меня… Позор, смех, да и только. А если… еще шаг, то обратного хода уже не будет».
А потом Дмитрий Олегович тряхнул головой, как поступал всегда, чтобы заставить умолкнуть эти чужие голоса и в наступившей внутренней тишине различить голос лишь своей собственной воли. И он сделал этот быстрый шаг вперед, одновременно подняв кувалду. Замах – и тишину рассек свист опускающегося молота, затем страшный грохот визгом и скрежетом взорвал пространство, когда заостренный конец кувалды вошел в соприкосновение с полированной поверхностью роскошного авто и… все. Все! Снова тихо, покойно, пустынно. Ничего не случилось.
Дмитрий Олегович все же зябко передернул плечами, сглотнул, скорее по ожиданию подобной реакции, а не из ее необходимости, сделал глубокий радостный выдох и аккуратно извлек кувалду из отверстия в покореженном металле. Тихая ухмылка недоумения начала растягивать его губы: черт, он только что размозжил капот лучшей машины салона и, возможно, лучшего автомобиля, который можно купить за деньги. Огромная вмятина посреди капота, а ровно по центру вмятины приличное отверстие и… Это великолепно!
Дмитрий Олегович даже не заметил, как радостно и опять же странно по-детски подпрыгнул на одной ножке. Он отбросил кувалду в сторону, шаркнул по начищенному до блеска полу и направился прочь отсюда. Затем обернулся, пристально посмотрел на безупречные обводы BMW. Какая-то машина проехала по Третьему кольцу. Свет ее фар коснулся покореженной поверхности раненого металла. Игра теней, снова темно. Вот приближается другая машина. Дмитрий Олегович вынужден был вернуться на место своего нелепого преступления. Ему этого очень не хотелось, но так вышло. Он слегка склонился над капотом BMW седьмой серии, чтобы различить только что оставленное им отверстие посреди вмятины. Игра теней; губы больше не растянуты в ухмылке, а капризно сложены трубочкой и снова монотонно повторяют что-то про сумрак… И тогда он увидел это отверстие. И его сердце на миг остановилось. Именно в этот миг в роскошной, по-барски ухоженной шевелюре Дмитрия Олеговича появилась первая крупная прядь седых волос.
Апрель. Первая декада: DER BUMER
Нет у меня ни жены, ни детей,
Есть только хохота рыжая медь,
Сам себе остров и сам себе тень,
Сам себе парадоксальная смерть.
1. Знакомьтесь: Миха
Михаил Кох, известный некоторой части Москвы как Миха-Лимонад, а чуть более узкой группе граждан как Миха-Тайсон, пребывал в прекрасном расположении духа. Только что он сказал следующее: «Ницше учил, что каждый мужчина должен смеяться минимум десять раз в день. В противном случае у него начинаются проблемы с пищеварительным трактом. – Потом подумал и добавил: – Хотя, конечно, никого он ничему не учил».
За пять минут до озвучивания максимы великого немца Миха-Лимонад вышел из кинозала ретроспектив, где просмотрел вступительную часть трилогии «Матрица», и оказался в холле большого мультиплекса в торговом центре на Курской. Кино Михе снова понравилось – братья Вачовски все четко просекали. Нет, никаких революционных откровений – фильм, в особенности первая часть, лишь в очередной раз подтверждал правомерность некоторых Михиных суждений, но подобное совпадение взглядов также настраивало на позитив.
«Братья Вачовски, – ухмыльнулся про себя Миха, – не, правда, братаны… Все четко просекли по поводу Большого Наебалова. Да еще бабла на этом срубили! Все верно, а главное очень грамотно укладывается в сам концепт».
Михины туфли от Гуччи скрипнули новой кожей. Невзирая на обилие посторонних шумов, он услышал этот приятный звук, и волна теплого удовлетворения прошлась по его телу. В следующую минуту он уже позволил себе не думать ни о Гуччи, ни о «Матрице».
Миша Кох, известный собственной маме под именем Плюша, – видимо, от плюшевого мишки, – рос в профессорской, хоть и интеллигентной, но весьма обеспеченной советской семье. Перед ним открывались сказочные перспективы, перечислять которые нет смысла, – он не выбрал ни одну из них. А проблема заключалась в белье, обычном детском белье. Дело в том, что в эпоху всеобщего советского дефицита белье было проблемой. А зимы в те мифические времена стояли студеные, Мише-Плюше надо было носить теплые чулочки, да еще на мальчиков не шили иных трусов, кроме семейных. Это могло так и остаться Михиным частным делом, если бы не уроки физкультуры. Словом, Плюшино заграничное белое белье и чулочный поясок воспринимались в спортивной раздевалке как абсолютно девчачьи. Со всеми вытекающими последствиями. Детская жестокость, конечно, не дает форы тюремно-армейской с ее мрачно-земным вдохновением, но все равно входит в top-ten подобных человеческих развлечений: бабье белье, слезы, сопли, синяки-драки, палочка Коха, пидарас да еще, вроде как, немец… Миша-Плюша был впечатлительным и почти до болезненности утонченным ребенком, плакавшим внутренними слезами от серенад Шуберта, поэтому он записался в секцию бокса. Через год с обидчиками было покончено. К шестнадцати годам он мог свободно крушить челюсти. Но прозвище «Миха-Тайсон» Плюша получил значительно позже. Когда выбрал альтернативу всем перспективам для молодых людей его круга.