Что надо человеку, кроме жизни? Конечно, семья. Иван Васильевич, пронесший через всю войну и лишения трепетное чувство первой любви, потерял любимую девушку в первые дни возвращения домой. Но не может человек жить один: сохраняя в душе теплоту к Тосе, он женился. Родилась у него дочь, с годами - и внуки.
И опять промчались годы.
Однажды Иван Васильевич позвонил мне и сообщил:
- Хочу поделиться радостью! Моего отца полностью реабилитировали, мне выдали удостоверение об этом! Но…
И он рассказал, что ездил в свою Смирновку, чтобы объявить всем - его семья не была врагами своей власти. Но родное подворье не нашел, потому что давным-давно оно сметено с лица земли временем.
- А все-таки, Иван Васильевич, признайтесь, ведь вы - счастливый человек?
Он улыбнулся той самой застенчивой улыбкой, как улыбнулся мне при самой-самой первой встрече:
- Это так. Был в плену и выжил, не попал в сталинские застенки. Жизнь прожить, конечно, не поле перейти. И все-таки жизнь продолжается.
Да. Жизнь продолжается. И пусть она всегда будет счастливой для всех нас. Пусть никогда Россия не знает войны.
____________________
В повести звездочками отмечены истинные имена, которые сохранила память Ивана Васильевича Жидкова-Карпова. Вечная память погибшим, и слава - живым!
ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ,
Наверное, я счастливая, если рядом со мной всегда было больше хороших людей, чем плохих. С детства меня тянуло к людям, у которых я могла научиться чему-то полезному, причем это были люди старше меня - от них я набиралась мудрости и жизненного опыта. Поэтому, неудивительно, что, когда я познакомилась с участницами хора «Зоренька» ассоциации «Дети военного Сталинграда», у меня возникло желание узнать их лучше. А когда узнала, захотелось о них поведать уж если не всему миру, то хотя бы рассказать жителям своего города, в котором прошла половина моей жизни.
Я благодарна этим замечательным женщинам за терпение, с каким они выслушивали мои многочисленные вопросы, за искренность и правдивость их рассказов, за то тепло, которым они окружали меня во время наших вечерних встреч, ведь я приезжала к ним после окончания моего рабочего дня - уставшая и голодная. За их заботу о моем здоровье, за деликатный интерес к моим проблемам и желание помочь разрешить их. А еще я прошу у них прощения, что заставила вновь вернуться мысленно в страшные годы войны, вновь испытать страдания и страх.
Судьбы этих милых и очень дружных женщин такие разные и в тоже время словно яркие стеклышки-смальта одного огромного исторического мозаичного полотна. Общение с ними я могу сравнить лишь с ощущением тепла, которое исходит от настоящего, не искусственного, жемчуга. Впрочем, я их рассказы и в самом деле нанизывала один за другим, словно жемчужины на нитку, и так получилось целое ожерелье - прекрасное жемчужное ожерелье.
Да, наверное, я и в самом деле счастливая, если судьба по-прежнему сводит меня с хорошими людьми…
«МЫ ВЫЖИЛИ БЛАГОДАРЯ НАШЕЙ МАМЕ…»
Детьми и внуками Надежда Тарасовна Анненкова очень гордится - большие умницы. Сын Юрий - отставной офицер вместе с женой получил второе, экономическое, образование. Дочь Люба окончила Волжский инженерно-строительный институт. Внучка Вера решила стать врачом и поступила в медицинскую академию.
- Сама! Никто за нее не хлопотал», - с гордостью сообщила Надежда Тарасовна. - В общем, все сейчас у нас хорошо. Вера меня очень радует. Но я думаю, чтобы в жизни произошло что-то хорошее, надо пережить плохое.
А плохого в жизни Надежды Тарасовны было немало, но, видимо, сильный у ее семьи Ангел-хранитель, заботливый, если плохое в конце концов обращается хорошим. И она стала рассказывать про свою долгую, с 1937 года, жизнь.
- Мои родители, Пелагея Федоровна и Тарас Николаевич Смусевы - уроженцы Светло-Ярского района, который вплотную прилегает с юга к Сталинграду. Потом они переехали в Красноармейский район, где жили родители папы - бабушка Степанида и дедушка Николай. Там я и родилась 15 сентября 1937 года. А когда началась война, папу отправили на фронт 13 сентября, так он и не отметил мое четырехлетие. А с мамой осталось дочери - Лена, Нина и я. Папу мы увидели только в 1942 году, когда его после госпиталя отпустили домой долечиваться на сорок два дня, а потом опять он, хоть хромота еще не прошла, ушел на фронт. Они находились сначала в районе Пичуги возле Дубовки, оттуда он прислал нам письмо: «Я иду в бой за родной город». С тех пор от него не было никаких вестей, скорее всего он погиб во время бомбежек, и сколько мы потом его ни искали, сколько ни писали в разные инстанции, отовсюду приходил один ответ - «Пропал без вести». Впрочем, в то время, осенью 1942 года такая мясорубка возле Сталинграда была, что не приведи Господь кому-то увидеть то, что видели мы, сталинградцы.
Нас вывезли из Красноармейска 17 ноября. Разрешили взять с собой только теплые вещи, потому мама одела нас, словно матрешек, да еще прихватила кабинетную швейную машинку, потому что хорошо умела шить и всегда считала, что это умение - верный кусок хлеба в жизни. Правда, машинку она потом поменяла в какой-то воинской части на 9 мешков полулущеного ячменя, и это было целое богатство! Ячмень тот, можно сказать, спас нам жизни. А вообще я считаю, что мы выжили благодаря нашей маме - она у нас была очень самостоятельная и находчивая, в любой ситуации находила выход.
Именно 17 ноября представители Ставки Верховного Главнокомандования А. М. Василевский и Н. Н. Воронов устно доложили Верховному Главнокомандующему о готовности фронтов Сталинградского направления к контрнаступлению, потому что фронты сомкнулись и готовы сжимать кольцо вокруг 6-й немецкой армии, командовал которой фельдмаршал Ф. Паулюс. Что касается эвакуации, то с начала боевых действий на территории области из Сталинграда было эвакуировано до ста тысяч человек, причем из них местных жителей всего 35-40 тысяч. А между тем население Сталинграда увеличилось к началу битвы почти вдвое - до миллиона, потому что город считался глубоким тылом, и туда прибыли эвакуированные с Украины и Белоруссии, из Ростовской области. На 28 октября в сводках значилось, что из Сталинграда эвакуировано свыше 330 тысяч.
Смусевых вместе со своей семьей через Волгу переправлял двоюродный брат Тараса, который приехал на побывку из госпиталя. Вместе с ним в лодке кое-как разместились 10 человек - трое взрослых и семь детей мал-мала меньше. И только выгреб он на середину реки, как из-за берегового бугра вывернулся фашистский истребитель и, увидев лодку, в которой сидел военный, с воем спикировал вниз.
Женщины, повалив детей на самое дно, прикрыли их своими телами, взметнули руки к небу и стали молить Бога о помощи. Самолет вышел из пике и на бреющем пролетел над лодкой, взмыл вверх и повторил заход. Потом еще и еще… Женщины истово молились, а солдат, надрывая жилы, греб и греб, гнал лодку к берегу. Немецкий самолет улетел так же внезапно, как появился, ни разу не выстрелив. Зачем летчик так сделал? Пугал? Развлекался? Надежда Тарасовна до сих пор не может это понять.
- Видно, то не наша смерть прилетала, - сделала вывод она в конце концов. - Мы видели лицо летчика - обычное, не злое, он даже не смеялся, просто летал над нами. Но мы, дети, так были перепуганы, что несколько часов потом не могли слова вымолвить - голос пропал.
Эвакуированных сталинградцев высадили на берегу - дальше, мол, как хотите устраивайтесь, но ни в коем случае не разжигайте огонь: немец разбомбит. А куда идти? Пустынный песчаный берег да лес неподалеку, а что за лесом, большой ли он, есть ли дороги к какому-нибудь селению - неизвестно. Пелагея сбила детей в кучу, накинула на них одеяло, чтобы хоть немного согрелись, сидела в растерянности на берегу. А тут дождь пошел, ведь время - осеннее. К утру снежок завеялся, ударил мороз, и мокрая одежда заледенела. Тут Пелагея плюнула на все запреты, собрала валежник и разожгла костер, мол, хоть стреляйте, а костер не погашу - девочки застудились совсем, а о том, что и у самой зуб на зуб не попадал, она не думала.