Для них был накрыт стол, и они проследовали за Константином, который жестом пригласил кинорежиссера занять место рядом с Кейти. Подали заливного карпа, chłodnik[46], блины со сметаной. Два стеклянных графина с водкой появились на столе еще до того, как были заказаны блюда.
Справа от Ляльки сел Константин, слева — Гюнтер, поэт, чье внимание было целиком поглощено престарелым драматургом. Она наполнила стопку бесцветной жидкостью и выпила. Быстро. Крепкий напиток обжег горло.
— Вы тоже пишете, миссис Мендес? — учтиво обратился к ней Константин. За его любезностью Лялька угадала безразличие: в ответе он был явно не заинтересован.
— Нет, я в сущности никто, — сказала она и рассмеялась.
— Красивая женщина может себе это позволить, — заметил он вполголоса.
Эти слова ее удивили. Ей очень давно не говорили ничего подобного. Однако его рот ей не понравился. Слишком красный и слишком тонкий. А глаза — слишком пылкие.
— Видите ли, — продолжал он, наклонившись к ее уху и беря в руки стопку с водкой, — у меня есть некоторые проблемы с сердцем. Поэтому мне нельзя волноваться. Как и Тадеушу. Я даю ему медицинские советы. — Константин кивнул в сторону режиссера.
— Как странно, — удивилась Лялька, — таксист, который нас сюда привез, говорил то же самое. Возможно, по Польше гуляет эпидемия. Сердечная болезнь.
— Причиной тому водка.
— Сигареты, — предположил Гюнтер.
— Усталость, — сказал Константин.
За столом рассмеялись.
— Политика меня не интересует, — донесся до Ляльки голос Кейти. — Мой редактор хочет получить информацию только о вашем замечательном театре и кинематографе.
— Да и кто сейчас интересуется политикой? — Константин пожал плечами. — У нас эти темы не в моде. Посмотрите на нашу молодежь. Что их интересует? Только музыка и тряпки, да еще как бы купить автомобиль.
Немецкий поэт спросил:
— А как обстоят дела с цензурой?
Константин покачал руками на французский манер:
— On se débrouille[47].
Лялька выпила еще. Карп был вкусный, но очень костлявый. Лялька ела с преувеличенной осторожностью. А может, она уже немного опьянела?
— Тадеуш, я прав?
Режиссер улыбнулся и жестом показал, что плевать он хотел на цензуру. И наклонился к Ляльке:
— Не стоит верить всему, что он говорит, — предупредил он. — Мы все его побаиваемся.
Сквозь водочные пары она различила хрипловатый старческий голос драматурга:
— Вот так. Они освободили Прагу[48]. Сначала на левом берегу Вислы. В сентябре. А мы наблюдали отсюда. Они выжидали. Варшава горела, дом за домом. А они всё выжидали. С сентября по январь. Нет, молодой человек, я смотрю на вещи не так, как вы.
Она не расслышала, какой вопрос задал поэт следом, но в ответ старец засмеялся и смеялся, пока его не одолел кашель. Откашлявшись, он снова закурил. Можно было подумать, что, перестав курить, он задохнется.
— Все побывали в тюрьме, — наконец заговорил он. — В том числе и тот, кто меня туда посадил. За то, что я был не такой пылкий коммунист. А сам он сейчас в Америке.
Лялька взяла себя в руки. Съела еще хлеба. Не дай Бог отключиться в свой первый выход в общество. От клейкого желе, окружавшего карпа, ее мутило. Когда подали мелко порубленное мясо, с противоположного конца стола до нее донесся приглушенный вскрик Кейти — так она выражала свой ужас перед польским вариантом бифштекса. Ее же больше беспокоило то, что ей трудно сконцентрироваться. Зрение, слух отказывали. Голоса уже стали сливаться в неясный гул.
— Чехи? Да, мы им сочувствуем, ну конечно, сочувствуем. Но раз они не сопротивляются, раз они не готовы умереть…
— А по-вашему, в тысяча девятьсот семидесятом русские не подумывали о том, чтобы послать сюда танки?
Лялька почувствовала ладонь Константина на своем колене. Но не пошевельнулась. Как только она сможет твердо стоять на ногах, она встанет и отыщет туалет. А пока она позволила осторожным пальцам делать свое дело. Позже. С этим она разберется чуть позже.