— Извините, Тадеуш. Это муж Ляльки.
Мужчины поздоровались, и Тадеуш с ходу включился в разговор:
— Я бы хотел объяснить. Вы должны меня извинить. Здешние гостиницы забиты участниками какого-то нелепого панславянского конгресса. Я вчера сделал не меньше полусотни звонков в попытках найти для вас что-нибудь приличное. Но у меня есть номер в хорошем отеле, может быть, вы согласитесь его занять? А я пока устроюсь у кого-нибудь из моих друзей-актеров.
— Вы очень любезны, — после паузы сказал Алекс.
— У меня машина, — продолжал Тадеуш, — и я готов немедленно отвезти вас в больницу. После чего, извините, но мне придется уехать. Улететь в Варшаву. Телевидение. Но, разумеется, я могу оставить вам машину.
Алекс колебался.
— Благодарю. Может быть, по пути кто-то из вас все же ответит на вопрос: что случилось с Лялькой?
— Не все еще ясно! — ответила Кейти. — Сначала мы думали, что она просто перепила водки. Она побледнела, ее рвало, покрылась потом. Когда Тадеуш мне позвонил, я подумала: а, ерунда. Утром ей будет стыдно. Так оно и случилось, она — как ни глупо — извинялась, но лучше ей не стало, ее по-прежнему рвало, и мы решили, что это пищевое отравление. А это не так уж невероятно — сами убедитесь, когда попробуете здешнюю еду. Словом, мы вызвали врача. И вот, стоило ему взглянуть на Ляльку, как он посадил ее в машину и отправил в больницу, мы и слова сказать не успели. Тут-то я вам и позвонила. Тогда врач счел, что это инсульт.
— А теперь?
— Думаю, они и сами не знают.
— Странно. Не смешите меня, наверняка существует простой способ выяснить — инсульт у пациента или нет.
— Разумеется. Но они выясняют и кучу других вещей. Обрили ей часть головы. Алекс, обещайте не показать вида, что заметили это.
— Господи, видно, вы меня считаете чудовищем.
— Нет, нет, не чудовищем.
— Значит, идиотом?
Алекс был раздражен. Садясь в машину, он с силой захлопнул дверцу. И на мгновение ощутил совершенно неразумную, постыдную неприязнь к Ляльке. Вот черт, неужели он так скверно к ней относился? Ну да, они ссорились, но разве он когда-нибудь был к ней жесток? Что она наплела Кейти?
Кейти меж тем сидела рядом с ним на заднем сиденье, прикрыв его руку своей.
— Люди очень эгоистично реагируют на болезнь. Я, во всяком случае. Болезнь меня пугает. Я просто пытаюсь вас предупредить.
— Извините, — отрезал Алекс, не давая увести себя в сторону. — Сейчас вы решительно перестроились. Ведь вы имели в виду совсем другое. Впрочем, не важно. Скажите, она может говорить?
— Да.
— Неразборчиво?
— Понять, что она говорит, можно. Дело не в словах, а в мыслях. Она не может сосредоточиться. Такое впечатление, что у нее бред, хотя температуры нет. Ох, Алекс, я виню себя, правда-правда. Она не так уж хотела ехать, а мне было любопытно. Ведь ее семья владела одним из замечательных домов в нескольких кварталах от Рыночной площади. Этот дом и сейчас там стоит. Тадеуш водил нас туда. Он снимает фильмы.
— Я знаю, кто он, — сказал Алекс угрюмо. — Я видел «Леса». Хороший фильм. Старуха идет по болоту, березы… Так что? Что было, когда вы туда вошли?
— Красивый дом. Высокие потолки, желтый деревянный пол. В каждой комнате живет целая семья.
— Ну и что? Почему это так ее расстроило? Ведь ее семья успела уехать, разве нет?
— Я плохо объяснила. Это началось раньше. У Тадеуша была репетиция, и кто-то из польских литераторов взялся поводить нас по городу. И вот он, ни о чем не подозревая, показал на этот дом и сказал: «Когда-то это был жидовский дом». Жидовский дом! Это было ужасно.
— Да ради Бога, Кейти, — сказал Алекс, — о чем вы? По-польски — это не ругательство. Не отклоняйтесь от темы. Что было дальше?
— Я провела в больнице все утро. Просто сидела. И слушала. Пыталась понять. Может быть, не все поняла правильно. Алекс, мне можете говорить, что хотите, но с ней так не говорите. Обещаете?
Алекс опустил стекло, смотрел на город.
— Вы никогда ее не понимали. Не знали, что ей нужно. Как она напугана. Как вам доверяет. А теперь она все время говорит о вас. Только о вас. Клянусь, будь это не так, я бы не рискнула вас вызвать.
— Стало быть, вы меня не одобряете? — в голосе Мендеса звучала ирония. — А есть ли мужчина, который заслуживает вашего одобрения? За исключением тех, кто вам полезен.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что никогда не простите мне той давней истории. Что случилась лет сто тому назад.
— Вовсе нет, Кейти. Я имею в виду нечто более общее. Я всегда знал, что для вас мужчины не более чем предметы. И важно для вас одно: полезен вам этот предмет или нет.