— А вот и нет, — с жаром возразила Кейти. — Нет и нет. На самом деле я безнадежный романтик, и в этом моя беда. Ваши слова — всего лишь дурная шутка.
— Похоже, вы в это верите. Или, по крайней мере, так говорите.
— Послушайте, мне наплевать на то, что вы обо мне думаете. Но мне небезразлично, как вы относитесь к Ляльке.
— Вряд ли я проделал этот путь, чтобы ее мучить.
— Разве вы когда-нибудь хотели ее мучить?
— Разумеется, нет.
— Тем не менее так и было, — Кейти повысила голос. — Вы что, не знали?
Алекс сдержался.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, преодолевая неловкость, — мне кажется, я понимаю, о чем вы. Просто не становитесь между нами, не следите за нами. Это все, о чем я прошу. Между нами есть связь, — сказал он веско, — ее не может не быть. Мы столько лет прожили вместе. Не оскорбляйте меня, Кейти. Я ее не обижу.
— Мне говорили, что вы живете во Франции, — сказал Тадеуш. Он был за рулем.
— Для бездомного космополита, — поддразнил его Алекс, — место ничем не хуже любого другого.
— Алекс, — сказала Кейти, — разве вы не знаете, что у поляков крепкая связь с Парижем? Я имею в виду не только Шопена и всякое такое. Они действительно считают себя последним форпостом европейской культуры, противостоящим нашествию азиатских орд.
— Ну да, но если отправиться дальше на восток, в Санкт-Петербург, — ответил Алекс, — то там придерживаются той же точки зрения. Возможно, она и справедлива. Варвары всегда где-то дальше. К востоку.
— Однако вы не смогли бы жить при социализме? — спросил Тадеуш.
— В Польше? Где социализм извращен? Почему бы нет? Пока меня отсюда не погонят. — Алекс усмехнулся: — Но вышвырнуть вас могут, откуда угодно. И когда угодно. А сейчас я чувствую здесь определенную терпимость. Не похоже, чтобы люди испытывали страх. Ситуация, как мне кажется, меняется с каждым годом. В самолете я разговорился с одним человеком, который каждый год прилетает сюда из Америки, чтобы навестить мать. Так он признался, что в Варшаве чувствует себя в большей безопасности, чем в Нью-Йорке.
— И все же возвращается туда.
— Привычка.
— У нас тут масса карманников, — сказал Тадеуш. — С автомобиля западной марки они стащат боковое зеркало, если не колеса. А среди тех, кто предлагает вам поменять деньги, есть информаторы. Если хотите, — несмело предложил Тадеуш, — я могу поменять ваши деньги в банке.
— Вот-вот. Позаботьтесь обо мне, — сказал Алекс. — Именно так я почувствую, что нахожусь в Центральной Европе. На Западе нет традиции опекать иностранцев. Как это делаете вы, поляки.
— А в Ирландии? — спросила Кейти.
— Пожалуй, еще и в Ирландии.
Алекс редко испытывал такую неприязнь, и это тяготило. Тем не менее он не мог не видеть, что и Кейти выглядит измученной. Не похожей на себя. Руки прижаты к бокам, кулаки стиснуты. Удлиненные глаза без косметики не казались такими уж зелеными. Алекс перевел взгляд с Кейти на Тадеуша, пытаясь вычислить, в каких отношениях они друг с другом. И решил, что не в близких.
— Это приличная больница? — спросил он.
— Вполне.
Тадеуш перешел на польский:
— Насколько я знаю, вы не из Кракова, вы — варшавянин. Но и здесь неплохая медицина.
Алекс отозвался не сразу:
— Я даже рад, что она не в Варшаве. Слишком много моих родных там погибло. Все братья. Я не знаю, где именно они умерли. Или их семьи.
— Однако Рувим Мендес был в партизанах. Это так?
— Да, — Алекс помрачнел. — Ему повезло. Но он был на виду, довольно богат, хотя, конечно, не из самых состоятельных. Мог бы стать членом юденрата. Одним из тех посредников, из тех робких голосов. Но он избрал другой путь: первым организовал контрабанду в гетто. Еды. Оружия. Одним из первых доказал, что в немцев можно стрелять, что они могут истекать кровью и умирать на улицах так же, как евреи и поляки. А когда гетто пало, он стал одним из немногих, кому удалось уйти в лес. Но к тому времени речь о выживании уже не шла.
— Не исключено, — сказал Тадеуш, — что мой брат был в том же партизанском отряде.
— Редкий случай, — заметил Алекс, — когда поляки и евреи воевали вместе.
— После разгрома гетто у кое-кого из нас наступило прозрение. Мы видели, как последние защитники гетто вели огонь из подвалов. И в лесу мы об этом помнили.
— Да, — сказал Алекс, — брату повезло. Он умер в окружении деревьев.
— Очень повезло, — согласился Тадеуш. — Моего брата повесили на крюке для мясных туш.