Джучибер повернул голову и посмотрел на распяленный на жердях, составляющих опору стен юрты отцовский доспех.
– Да, вижу.
– Пластина закреплена изнутри, с левой стороны напротив сердца. О том, что она там, кроме меня знали только Бегтер и ваша мать. Твой старший брат и моя жена давно пируют в небесной юрте Прародительницы, а сейчас настал и мой черёд присоединиться к ним…
Глядя на сына, Хайдар обессилено умолк.
– Отец, многие люди стоят на коленях и молят небесную Рысь даровать тебе здоровье. Шаманы…
– Пустое,– прошептали губы Хайдара.– Молитвы никого ещё не возвращали к жизни. Теперь пластина из тайгетской обители твоя. Надеюсь, что когда-нибудь ты прознаешь её загадку. Ну, а если не ты, так твой сын.
Джучибер прильнул к отцовской груди.
– Не печалься, сын мой,– проговорил Хайдар, проводя рукой по его голове.– Пришло время покинуть сей мир, и я так же не могу остановить смерть, как не смог бы остаться в чреве матери, когда ей пришло время произвести меня на свет. Сейчас я подобен старому, спотыкающемуся на каждом шагу жеребцу, но возле меня вырос молодой крепкий конь, который сможет повести весь табун за собой. Верю, что ты окажешься достойным наследником моих дел и моей славы. Жаль только, что так и не увижу внуков…
Джучибер понял, что эти слова были прощанием. Прощанием перед тем, как смерть навечно разлучит его с отцом. Он тяжело вздохнул, и скупая слеза скатилась по его лицу.
– Ещё раз говорю тебе Джучибер, ты не должен горевать,– утешал сына Хайдар.– Я уже стар, а старость понемногу отнимает у человека вкус к радостям жизни. Наверное, для того чтобы ничто не привязывало его больше к земной суете, и он со спокойствием оставил её. Духи предков и Рысь-Прародительница были милостивы ко мне, позволив довести до конца почти все дела в моей жизни. Как-то раз один шаман сказал, что мне суждено было умереть раньше, но я задержался здесь, чтобы вырастить и подготовить себе преемника – продолжателя рода и моих дел. Быть может, став духом, я смогу навещать тебя в твоих снах и направлять тебя, как направлял в дни твоего отрочества. А теперь давай простимся, дабы я смог спокойно покинуть всех вас.
Силы постепенно оставляли старого хана. Все надежды и чаяния, которыми он жил, и которые поддерживали биение ослабевшего сердца, сбылись. Далее, пред ним была чёрная пугающая пустота.
Хотя его долгая и трудная жизнь заканчивалась, он умирал, сохраняя уверенность в будущем своего рода. Продолжатель его дела сидел у его изголовья. Хан знал, что несмотря на молодость Джучибер считался одним из самых умелых бойцов, да к тому же был неглуп. Он сам его воспитал. Таким сыном можно было гордиться.
Джучибер склонился над отцом, подставив ухо к самым губам Хайдара, но не понял ни слова из хриплого шёпота хана. Он не мог осознать того, что Хайдар говорил не с ним, а с самим собой, далёким от сегодняшнего дня, молодым и полным сил, словно он снова видел себя посреди родных просторов не тронутых копытами боевых коней.
Прощание закончилось, и Хайдар, на несколько мгновений обретя разум, сказал, что его клонит в сон. Он ещё раз попросил Джучибера позаботиться о сестре. Сгорбившись, Джучибер медленно вышел из юрты. Он кивнул Сузге, дожидавшейся брата снаружи, мол, давай – твоя очередь прощаться, и та неслышной тенью проскользнула в юрту.
В станице было тихо, и только изредка раздавалось звяканье оружия караульных у коновязей. Что-то тревожное ощущалось в этой нависшей над ханским куренем тишине. У костра, разожженного перед юртой, сидел старый шаман Зугбир. Длинные седые космы волос ниспадали ему на плечи. Красноватые отсветы отражались на застывшем лице, на ожерелье, сделанном из белых клыков дахиранов[2]. Старик вглядывался в пляшущие языки пламени. В огне изредка, слабо потрескивали дрова.
Джучибер подошёл к одиноко сидящему шаману.
– А где караульный, что должен стоять у входа? – тихим голосом, словно боясь нарушить тишину, спросил Джучибер.