Они пронизывали меня насквозь. Я испытывал такое потрясение, которое не смогло бы вызвать у меня самое жуткое и отталкивающее человеческое уродство или увечье. Потому что в человеке все должно быть человеческим. Даже протез выглядел бы более привычно, так как создан человеческим разумом.
Мне стало страшно наедине с этими глазами. Именно наедине, потому что сам Роман Петрович сейчас отсутствовал. Неизвестно, где он был: может, стал маленькой безвольной частицей своих глаз-чудовищ, а возможно, они изгнали его в неизвестные пространства или измерения, где его примитивные человеческие проявления не мешают великому таинству Настоящего зрения.
- Расслабьтесь, Олег, - спокойно произнес старик. - И не бойтесь ничего. Я себя полностью контролирую.
Я с облегчением выдохнул и действительно расслабился. Мне захотелось понаблюдать за лицом Романа Петровича. Оказалось, оно не превратилось в неподвижную базальтовую маску, как виделось мне сначала. Оно было изменчиво и отображало то тревогу, то заинтересованность, то едва заметную насмешку. Я сидел перед стариком, чувствуя себя Прозрачным, как медуза. Он видел меня всего и знал обо мне все. Это продолжалось, наверно, с полчаса.
Сеанс кончился неожиданно, роман Петрович просто тряхнул головой, несколько раз глубоко вдохнул я содрал пластырь с переносицы. Некоторое время он устало сидел, опустив голову. Я изнывал от нетерпения, но молчал.
- Олег, - тихо произнес старик и поднял на меня глаза. Они были красными и слезились. - Я не знаю, что сказать.
- Вы... ничего не увидели? - осторожно спросил я, не торопясь разочаровываться.
- Видел. Я видел бездну. Понимаете?
- Нет.
- Каждый человек - чаша, а вы - бездна.
- Я все равно не понимаю. Бездна - это пустота, ее нельзя увидеть. Так что вы видели. Роман Петрович? Он протяжно вздохнул и снова опустил голову.
- Нет таких слов, чтобы описать, - медленно проговорил он. - Могу сказать только одно - все это настоящее. Это не бред, не сумасшествие.
- "Это"... - повторил я, пробуя слово на вкус. -Но откуда оно во мне?
Старик покачал головой.
- Ищите сами. Олег. Здесь я не помощник.
- Ясно, - сказал я, вставая
Роман Петрович вскинул на меня глаза
- Найдите это обязательно! Докопайтесь до самого истока, оно стоит того. Знаете, я очень хотел бы посмотреть и вашего товарища, чтоб сравнить...
- Это невозможно, - с сожалением сказал я, надевая ботинки.
Я торопился уйти. Старик мало что прояснил, но убедил, что происходящие во мне процессы - не бред не болезнь и не игра воображения. Мне необходимо было сейчас побыть с самим собой. Роман Петрович открыл дверь и не закрывал ее, глядя, как я спускаюсь по лестнице.
- Олег! - крикнул он, и я остановился. - Не мучайте себя размышлениями. Ответ на все вопросы сам найдет вас, только запаситесь терпением, - голос его вдруг стал глухим и слабым. - Олег, я завидую вам. Прощайте.
ПРОРЫВ
И снова ночь принесла свидание с моей сокровенной тайной. В одиннадцать я лег и довольно спокойно спал часа два или три.
Потом перед глазами замелькали цветные пятна, и меня будто подбросило. Я заворочался, разбудив Лерку, открыл глаза. Все было спокойно. Тикали часы, капал кран на кухне.
Я снова лег - и провалился в воспоминания. Трудно было понять, сплю я или нет, казалось, что в любой момент я могу оторваться от созерцания плывущих перед глазами картин и вернуться в реальность.
Картины были великолепными. Яркие, детальные, отчетливые. Местами они, правда, не совпадали, и логические стыки между ними частенько отсутствовали. Но всякое воспоминание таково.
...Огромное каменное поле уходит к горизонту. Если долго смотреть на него, стараясь не слышать никаких звуков, то начинает казаться, что в мире нет ничего, кроме этой равнины - и тебя в ней. В такие минуты сердце покалывает от мимолетного ощущения покинутости. Но за спиной город с круглыми крышами. Достаточно повернуть голову - и ты среди людей.
Однако мне не нужен город. Я - маленький беззаботный мальчишка. Я смотрю во все глаза туда, где небо смыкается с равниной. Там - глубокая синева без облаков, и на ее фоне - неровная гряда далеких гор. Я смотрю туда, приложив ладонь к глазам, и томлюсь неизвестным ожиданием.
И вот что-то меняется. В однородно-синем небе мелькает россыпь темных точек. Я срываюсь с места и бегу им навстречу, радостно крича и размахивая руками. Точки приближаются, увеличиваются, и я пытаюсь их пересчитать, но ничего не выходит - они все время движутся, меняются местами. Но я и так вижу, что все в порядке, все на месте, а если бы не хватало хоть одной - я бы сразу заметил это без подсчетов.
Это уже не точки. Теперь понятно, что над раскаленной равниной стремительно несутся легкие серебристые истребители с длинными носами-спицами. Они со свистом проносятся над моей головой, разворачиваются и снижаются у окраины города, где стоят несколько длинных приземистых строений. Там сразу становится многолюдно, шумно и весело.
Один из истребителей - мой! Он отделяется от остальных и, сделав торжественный круг над моей головой, опускается совсем рядом. Стеклянная кабина раскрывается, подобно раковине, на покрытый трещинами грунт спрыгивает высокий веселый человек в комбинезоне, перетянутом широким поясом, хватает меня на руки...
Дальше - провал. В памяти обрывки неясных разговоров, мелькание коричневых скал внизу, за стеклом кабины... Я вдруг осознаю, что сам веду истребитель. Я сам держу штурвал и осторожно надавливаю на педали. Это совсем просто, отец лишь чуть-чуть помогает мне... Отец? А ведь человек в комбинезоне - и в самом деле мой отец. И как только я понимаю это - новая волна воспоминаний обрушивается на меня, новые картины, новые лица, голоса... Но я не могу сейчас сосредоточиться на этом. Потому что мои глаза, и руки, и голова заняты управлением самолетом. Это несложно, однако требует внимания.
И снова провал. Снова какой-то разговор, мне не удается уловить его суть, хотя некоторые слова кажутся понятными. Скалы все так же сливаются в серо-коричневую пелену под крыльями истребителя, перемежаясь иногда бурлящими среди камней речками или клочками равнины, засаженной ровными рядами деревьев. Временное помутнение, и вот - новая картина.
Мы над городом. Истребитель ведет отец. Он сосредоточен и очень серьезен, он что-то рассказывает мне, но я по-прежнему не могу понять большую часть слов.
Под нами - круглые крыши, неподвижные кроны деревьев. Повсюду почему-то валяется цветное тряпье. На пыльных улицах блестящие лужи и большие сальные пятна. Сначала кажется, что в городе ни души. Но вот мы опускаемся ниже, и мне становится виден человек, ползущий между домами. Он хватается пальцами за камни мостовой, подтягивает свое тело, а затем замирает, собираясь с новыми силами. Чуть позже я нахожу взглядом и других людей. Некоторые просто лежат, раскинув руки, некоторые неподвижно сидят, привалившись к стенам и деревьям. Трудно понять, жив ли кто-то из них.
И, вдруг я понимаю, что тряпки, лежащие рядом с сальными пятнами, - это одежда. А сами пятна - это... люди. То, что от них осталось. Пятна и лужи. Меня мутит. Отец продолжает говорить - тихо, монотонно, непонятно...
Дальше - словно трещина в памяти. Мешанина звуков, движений, эмоций. И вдруг я вижу небо. Линия горизонта то появляется, то исчезает из поля зрения. Наконец становится ясно, что истребитель мчится, выделывая лихие виражи. Что-то случилось. Я вцепился в кресло, отец молчит, заставляя машину лететь вперед по сложной траектории. В какой-то момент мы меняем направление полета, и я успеваю увидеть причину нашей паники.
Огромная черная клякса катится по небу, полыхая пятнами голубого света. Во второй раз мне удается получше разглядеть это, и становится ясно, Что оно похоже скорее на паука, чем на кляксу. На исполинского механического паука на правильном шестиугольном теле шесть одинаковых изломанных лап-отростков.
Через равные промежутки времени наш истребитель вздрагивает, и от него с шипением отделяются большие сверкающие звезды, которые уносятся в стороны и гаснут где-то за пределами поля зрения. Я понимаю, что мы стреляем, но почему вбок, а не в черного паука?