Она окунает руки в холодную воду в корыте, умывается, вытирает лицо краем платка и бежит выгонять гусей. Потом кормит цыплят и споласкивает ведра для утренней дойки.
Теперь она идет в дом завтракать, с аппетитом ест гречаные блины, запивая простоквашей. После этого моет посуду и идет с Альдоной на пастбище.
В морозные и снежные зимние дни Марите любит сидеть возле теплой печки, штопать мужские рубашки или вязать чулки. Особенно она любит прясть. Руки у нее ловкие. Быстро вращается веретено под ее маленькой ножкой, а из-под шустрых пальцев скользит тоненькая шерстяная или льняная нитка.
Но бывали для Марите и тяжелые дни. Особенно боится она посиделок так называемых "талка". Долгими зимними вечерами собираются крестьянки в доме одной из соседок, каждый раз у другой, чтобы помочь ей чесать шерсть.
Пришел и черед Гирисов. Впервые увидела Марите посиделки. Женщины наполнили дом Гирисов, сидят на лавках и кроватях. На полу расстелили рогожи, поставили на них мешка с овечьей шерстью. Женщины горсть за горстью тянут из мешков шерсть, выбирают из нее сор и рассказывают деревенские сплетни. По одному входят в дом мужики. Постарше собираются в углу, курят цыгарки и обсуждают будничные дела. Молодые устраиваются среди женщин, болтают, шутят и поглядывают на хозяйкино угощение.
Детвора вертится у взрослых под ногами, то собирают с рогожи в пустые мешки очищенную шерсть, то получают затрещины.
Над столом поднимается парок от толстых масляных блинов, дразнят куски колбасы и мяса, есть и водка, и "мидус" - сладкий пахучий медовый напиток. Время от времени молодежь заводит песню.
Веселая атмосфера вначале привлекала Марите, и ее голосок звенел в общем хоре. Стоило соседкам услышать ее пение, и они от нее уже не отставали. Марите пела народные песни, пела с чувством и выражением, как настоящая дочь литовской деревни.
Бабы не могли наслушаться, а растроганная Стася прижимала Марите к груди.
Но вот опять песни сменились разговором. И тут заговорили о евреях. Одна соседка начала рассказывать:
- Знаете, у портного Шмульки из местечка Л. был сын. Всего девять лет было мальчонке, а на скрипке играл - чудо! Летом перед началом войны был он с матерью в селе Руда. Сестра моя выдавала тогда дочь замуж. Попросили мальчишку, чтоб сыграл на свадьбе. Сначала отказался: не знает, мол, литовских свадебных песен. Спели ему разок - и заиграл. Тут же, сразу! И как играл!.. Даже я, старуха, не смогла устоять на месте. Всех бабок плясать заставил!..
- Талантливые они, евреи, известное дело,- вступил в разговор сосед, старый крестьянин.
- Недаром все жиды богатые, - вставил молодой парень.
- Богатые были, - оборвала его дочь старика Агния, - потому что обманщики, торговцы они все.
- Эй, ты-то хоть помолчи! Надоела мне эта болтовня, - прикрикнул на нее отец. - И портные были среди евреев, и столяры, и сапожники, и кузнецы. И все работали. В поте лица ели хлеб свой. Золотые руки у них. Был у нас в селе портной, сын Пятраса из Руды. Три года учился в городе портняжному делу. И что же? Приходит ко мне и говорит: сошью тебе сермягу. Ладно, шей, говорю. Вот тебе матерьял, высшего сорта, чистая шерсть. Жена - покойница Она, мир ее праху, своими руками соткала, перед самой смертью.
И что вы думаете? Взял ножницы, скроил, а как начал шить - один рукав длинный, другой короткий, карманы сзади, вся сермяга скособочилась. Хотел я ему все кости переломать, шутка ли, такой матерьял испортить?! Позвал Шмульку-портного. Взял он ножницы в руки, иголку с ниткой. Раз-раз, тут подшил, там распорол, за один день исправил ту сермягу. Сидит она на мне, будто я в ней родился! Нет лучше еврея мастера, скажу я вам!
- Ты, тятя, опять за свое: нет лучше еврея! А сколько из них мастеров? Двое-трое, а остальные все обманщики. Паразиты на нашем теле. Их не счесть, в каждом местечке жиды кишмя кишат. Войдешь в еврейскую лавку купить три метра полотна, уж так следишь за его руками, а он все равно тебя обманет! Домой придешь - десяти сантиметров не хватает.
- Хватит уж, хватит! Не будете больше покупать в еврейских лавках!
- Так им и надо! Давно нужно было их вырезать. Теперь можно будет вздохнуть свободно и в городе. Весь рынок провонял евреями.
- Ты знаешь, - повернулась к Стасе другая крестьянка, - что вчера случилось с Миколасом Дагисом с хутора Лаздинай? Только сегодня узнали. Кума мне рассказала. Пришли к нему в дом немцы, потребовали свежего масла. Миколаса дома не было. Пристали к его жене: давай масла, не то застрелим. Видно, пьяные были. Побожилась баба, что все масло отвезла в город. Начали шарить во всех углах, наконец полезли в погреб. И что, вы думаете, они там нашли?
В комнате тишина, все устремили взгляды на рассказчицу.
- Нашли там еврейского мальчишку. Лет семи всего. Говорят, доктора Ландсберга сынишка.
- Ох, ох, - завздыхали женщины.
- Наверно, хорошо заплатили Миколасу. Богатый он был этот доктор Ландсберг.
- Что тут долго рассказывать, - продолжала соседка, - за волосы выволокли мальчишку на двор и тут же на месте, под окном застрелили.
- Ох, ох! А с женой Миколаса что же?
- Избу подожгли, а ее с собой увели.
- Не вернется уж, бедная,.. не воротится, - всплеснули руками бабы.
- Чтоб не прятала жиденка в доме! Дан приказ их уничтожать - нужно выполнять! - вмешался в разговор молодой парень.
- Заткни глотку! - крикнул на него старик, - Они что, не живые твари? И евреи люди.
- Нет, не люди! А может, ты тоже прячешь евреев? - уставился на него парень.
Старик замолчал. В комнате повисла напряженная тишина.
- Приказ есть приказ, - нарушил молчание хозяин дома. - Крестьяне мы, Боже, упаси, чтобы мы вмешивались в государственные дела. Они там наверху лучше нас знают.
- Сказано не прятать евреев, значит, нельзя! - добавила Стася. Кушайте, гости дорогие, угощайтесь!
И она поспешила подать на стол миску, полную блинов - горячих, вкусно пахнущих маслом.
Все это время Марите сидела, подогнув ноги, позади Стаси, и сердечко ее трепетало.
Она слышала последние слова Гирисов и теперь не смела поднять на них глаза.
- Почему, почему они тоже так?.. - билась в ее мозгу мысль. Она хотела убежать, спрятаться в темном углу, чтобы ее не было видно, но не могла двинуться с места, будто прикованная к полу.
ИСПЫТАНИЕ
Лето в самом разгаре. В синем небе плывут легкие облачка, но крестьяне поглядывают на них с тревогой. Дождя сейчас не нужно. Еще не убрано сено. Душистое лежит оно на лугу и дразнит пасущиеся вблизи стада. В поле зреют хлеба. Колосья не выдерживают и гнутся под тяжестью собственной ноши. Дунет ветерок, и бегут вдаль одна за другой золотые волны, а дальше за ними зеленовато-серые воды Вилии.
Жаркие дни. Приятно погрузить ноги в прохладную воду реки. Марите скачет по прибрежному песку, по мелкой гальке.
Этот камешек похож на гуся, а вон тот - на улитку. Плывут по течению мелкие рыбешки. Целыми стайками подплывают они к берегу, щекочут девочке ноги. Вот-вот дадут себя поймать. Но они уже несутся вперед, а Марите за ними. Она отходит все дальше и дальше; занятая стиркой Стася не замечает этого. Изо всех сил бьет Стася по льняному полотну, разостланному перед ней на крохотных мостках из трех досок. Брызги летят вокруг, эхо ударов доносится с того берега реки.
- Марите, Марите! Где ты?
- Здесь, тетя.
Следить нужно за девочкой, чтобы не ушла далеко от дома. Последние недели неспокойно стало. В округе вовсю шныряют доносчики, ищут, шпионят.
Проходя по деревне, она чувствует на себе подозрительные взгляды. Вчера появилась у нее в доме Агния, отвела в уголок и зашептала на ухо:
- Стася, люди говорят, будто Марите твоя...
Стася почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. С трудом подавив бурю в груди, она рассмеялась.
- Что же? Жидовка она? Языки у этих баб, черт бы их побрал! Может, спросишь ксендза? Погоди-ка.