— Зак, что-то я тебя не пойму.
— Давай объясню, — Зак глубоко вдохнул. — Товар, что оставил нам Джордж, требует уверенности и твердости. Я сомневаюсь. Сильно сомневаюсь.
Решение мы принимали в спешке. Речь-то шла об уничтожении мира.
— Речь шла о мире, в котором мы живем, Зак. И черт с ним, он смердит. Правдивый мир будет куда лучше.
— В глубине души я с тобой согласен. Но полной уверенности у меня нет. Правдивый мир, несомненно, лучше, но переходный период, когда будет рушиться старый мир, унесет с собой множество жизней. Причем погибнут не только плохие, но и хорошие люди. Джилл, мне представляется, что даже хорошие люди иной раз нуждаются во лжи.
Вот я и хочу действовать наверняка. Провести эксперимент и посмотреть на результаты. И мне вновь приходится принимать очень ответственное решение: ввести наркотик выбранным нами личностям, хладнокровно, не давая им права выбора, не спрашивая их согласия. Уэсли тоже экспериментировал, с лабораторией, добровольцами, анализом полученных результатов, пока не пришел к выводу, что антилжин пригоден к широкому использованию. У меня ничего этого нет, но я должен убедиться, что антилжин безвреден.
— Ты ставишь под сомнение его выводы? — негодующе воскликнула Джилл.
— Я должен убедиться сам. В таком деле я не могу довериться ни Уэсли, ни тебе, дорогая моя, ни кому-то еще. И, откровенно говоря, у меня есть сомнения насчет его выводов.
Джилл помрачнела.
— Да как ты...
— Крошка, послушай меня. Я верю, что каждое слово, сказанное нам Уэсли Джорджем, — чистая правда. Но только лично для него. Он же сам принимал антилжин. Отсюда и сомнения.
Джилл опустила глаза.
— Меня тоже смущает это согласие задним числом.
— Да, — Зак кивнул. — Если человек улыбается после лоботомии, что это доказывает? Если ты похитил человека и вживил в его голову электроды, превратив в робота, он будет только благодарить тебя, подчиняясь твоим же командам, но хорошо ли это? В человеке убивают прежнее «я» и заменяют его новым. Новое говорит, что все прекрасно, но прежнее-то убито. Я хочу убедиться, что Homo Veritas[7] — шаг вперед с точки зрения Homo sapiens[8].
Поэтому я считаю, что нам антилжин пробовать нельзя. Мы должны принять максимальные меры предосторожности, чтобы не подвергнуться его воздействию, пока мы будем проверять его на других. Мы будем вводить наркотик им, а не себе, а по окончании турне или раньше, если мы накопим достаточный материал, мы сядем и обсудим, что из этого вышло. Если наши результаты совпадут с выводами Уэсли, сами побалуемся антилжином и позвоним в информационную службу Си-би-эн[9]. К тому времени у нас будет достаточно фактов, чтобы убедить их в нашей правоте. Вот тогда торговцы наркотиками не смогут ничего поделать ни с нами, ни с антилжином. Да и правительство тоже.
— А потом рухнет мир.
— И на его обломках возникнет новый... но сначала мы должны точно знать, что делаем. Я псих, или мои идеи представляются тебе разумными?
Джилл долго молчала. Лицо ее напоминало маску. Такое бывало, лишь когда она крепко о чем-то задумывалась. Несколько минут спустя она поднялась, заходила по комнате.
— Это рискованно, Зак. Как только газеты запестрят заголовками, торговцы наркотиками сообразят, что к чему, и разделаются с нами.
— Маршрут нашего турне известен лишь Толстому Джеку и Агентству. Скажем, что до нас дошли слухи, будто кто-то хочет сделать пиратские записи наших концертов. Они будут молчать.
— Но...
— Джилл, нам на хвост могут сесть не феды... Торговцы наркотиками, которые очень не хотят, чтобы кто-либо узнал об их существовании. Скорее всего им не удастся выследить нас, даже если они будут знать, в каком мы городе.
— А может, удастся. Действуют они на международном уровне. У них есть связи, Зак, и деньги.
— Дорогая, если у тебя только паршивая травка... — он замолчал, пожал плечами.
Внезапно Джилл улыбнулась.
— Ты делаешь из нее сигары. Давай собирать вещи. Еще кофе?
Они собрали вещи, прибрались в квартире: все-таки уезжали на месяц. Они уже в третий раз отправлялись в турне вдвоем, так что подготовка к отъезду не заняла много времени. Покончив с этим, они погасили все лампы, за исключением ночника на прикроватном столике, разделись и нырнули в постель. Минуту-другую полежали, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, а затем Зак начал поглаживать ее спину и шею.
— Зак?
— Что?
— Мы можем умереть, не так ли?
— В том, что мы должны умереть, сомнений нет. — Она застыла в его объятиях. — Но я мог бы сказать тебе это и вчера, и неделю назад. — Джилл расслабилась. Разница в том, что вчера я не мог обещать тебе, что мы скорее всего умрем вместе.
— Зак, — она еще теснее прижалась к нему, — я так тебя люблю.
— Я знаю, крошка, я знаю, — прошептал он ей в ухо. — Не так-то часто находишь что-то такое, за что можно умереть, ради чего стоит жить. Господи, я тоже очень тебя люблю.
И вскоре они слились воедино, забыв обо всех и обо всем. И заснули лишь в одиннадцать утра, но не в постели, а в автомобиле, уносящем их на северо-запад от Галифакса.
Если читателя интересует детальный отчет о действиях Зака и Джилл за последующий месяц, ему достаточно наведаться в библиотеку, имеющую большой отдел периодики. Посоветуем этому читателю запастись едой. В любое время года события, случавшиеся в тех городах, где побывали Зак и Джилл, попали бы в газеты. Но так уж получилось, что Уэсли Джордж умер в середине августа, в разгар мертвого сезона, когда нигде ничего не происходит. И для прессы Северо-Американской Конфедерации события эти стали глотком воды для жаждущего в пустыне.
Не все попало в газеты. К примеру, остались за кадром откровения преподобного Шварца из Монреаля, на этом настояли разгневанные мужья. И только недавно они стали достоянием общественности. Когда воинственного радикала Мту Занджи, знаменитого «Белого Мау-Мау», нашли в Гарлеме, нашпигованным пулями, выпущенными из шестнадцати незарегистрированных револьверов, никому и в голову не пришло связать его смерть с другими событиями, и заметка о нем заняла три абзаца на сорок третьей странице.
А самое удивительное заключалось в том, что в то время никто, ни единый человек, не сумел увидеть в происходящем каких-либо взаимосвязей. Каждая новая сенсация обсасывалась со всех сторон, в мельчайших подробностях, но ни журналисты, ни комментаторы, ни обозреватели не находили в них ничего общего. Столкнувшись с неприкрашенной правдой, люди Северной Америки не признали ее.
Но, безусловно, каждый из них что-то видел или слышал, поскольку сенсациям этим нашлось место на телевидении и на радио, в газетах и журналах, в карикатурах и выступлениях комиков. Зак и Джилл предпочитали взирать на сотворенное ими со стороны, а потому могли делать достаточно взвешенные выводы.
В Сент-Джоне, что в Нью-Брансуике[10], они «посадили» на антилжин седовласого, достопочтенного судью, который вел далеко не однозначный процесс по обвинению в измене. После фантастического двадцатисемиминутного монолога пожилой юрист умер при удачной попытке прикрыть побег подсудимого. Зака и Джилл, сидящих в зале, потряс неординарный поступок судьи, но они не могли не признать, что умирал он с улыбкой на устах, словно не было человека счастливее, чем он.