— Тоня, — Сёмина уже почти плакала. — Мне страшно. Мне очень-очень страшно.
Она обхватила себя руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону.
— Забей, — строго сказала я, собрав всё своё мужество. — Это просто Интернет. Там они всегда плюются ядом, потому что тупые, слабые и ненавидят весь свет.
— Но они же взрослые люди и пишут такое.
— Мы точно так же ничего не знаем про них, как и они про нас.
Но она упорно твердила, что дальше будет хуже. Так уверенно, что даже мой привязанный к сердцу камень зашевелился.
И мы пошли домой. Пришлось проводить её до подъезда, чтобы она по дороге окончательно не расклеилась.
Тем не менее, Настя как в воду глядела. Общественная реакция на ролик разрасталась в геометрической прогрессии. Пожар разгорался.
«Люди, если вы знаете ублюдков, объединяемся. Мы должны отомстить за нашу Кристину!».
«Бездушные мрази, гниды. Сдохните!».
«Вот оно — подрастающее поколение во всей своей красе. Полная бездуховность. В голове только наркотики и секс».
«Кто-нибудь знает, где они живут? Можно устроить аварию или пожар. Могу научить, как сделать так, что легко сойдет за несчастный случай».
Ещё много чего непечатного, несправедливого и просто обидного было там про нас.
За какие-то два три дня истерия достигла таких масштабов, что аж Маркова пробило. При этом он тоже почему-то звонил именно мне и считал, что высказывать своё недовольство — это как бы в порядке вещей.
А в воскресенье вечером снова зашел Якушин. Неожиданно зашел, без предупреждения. Родители были дома, он очень вежливо поздоровался, но проходить не стал. Вместо этого вытащил меня на лестничную клетку для разговора.
— Я хоть и редко с социальные сети вылезаю, но уже и до меня докатилось. По-моему, это как-то всё чересчур.
— А что мы можем сделать? Сёмина на одном форуме попыталась заявить, что всё это неправда, но её там такой грязью облили, что стало ещё хуже, — я села на ступеньки, он опустился рядом.
— Но как так может быть? Это же всё выдумка: шинигами какие-то, мир перед лицом катастрофы, смерть Кристины, — Якушин недоуменно пожимал плечами.
— Да, потому что позерка эта твоя Кристина. — За это время во мне скопилась большущая обида на Ворожцову и в особенности на Линор.
Теперь я уже отказывалась считать её жертвой. Она хотела, чтобы так получилось, и отлично знала, что делает.
— Оказывается, Ворожцова всё же общалась с нами под черным ником, и никто не знал, что этот персонаж Кристина. Долго общалась. Со мной почти два года. Впрочем, я и раньше знала, что кругом одни предатели.
Мне всё время приходилось тупо смотреть прямо перед собой: на темное вечернее окно, на серый камень лестницы, на неровные шашечки половой плитки, потому что поверни я голову, и лицо Якушина оказалось бы слишком близко.
— Ты же ей тоже личное рассказывал.
Он коротко кивнул.
— Ну, да. Мне казалось, она меня понимала.
— Ничего не понимала. Специально искала такие темы, как всё кругом плохо, чтобы жалеть себя ещё больше. Типа «никто никому не нужен», «мифическое счастье», «путь бесконечных страданий». Ну, что это?
— Ты преувеличиваешь.
— А ты её выгораживаешь.
— Это совсем не в стиле Кристины. Она чудачка, но всегда была очень доброй и умной и не могла так поступить.
— Самая подстава всегда от тех, кому доверяешь.
Якушин достал сигарету, потом вспомнил, что в подъезде курить нельзя, и убрал пачку обратно. Но пока он это проделывал, я всё же осторожно взглянула на него, заметила серьёзный задумчивый взгляд, тонкий белый шрам над левой бровью, коротко выстриженный висок и быстро отвела глаза.
— Хуже всего, когда не понимаешь за что, — сказала я.
— Хуже всего, когда ничего не исправишь, — сказал он.
Но тут из квартиры вышла мама и, по всем правилам делового этикета, предложила нам чай или кофе. И мы сразу разошлись, так ни к чему и не придя.
Единственным, особо непарящимся по этому поводу человеком, оказался Амелин, который с чего-то вдруг решил, что после того нашего визита, мы теперь стали закадычными друзьями.
Он постоянно писал: «Привет. Как дела?» и «Какие новости?». А в ответ на ссылку про Детей шинигами присылал мне «This is Halloween» Мэнсона. Я спросила, при чем тут Мэнсон, и он стал умничать, что тексты в песнях всегда что-нибудь значат, но перевод в Интернете иногда полностью убивает настоящий смысл.
А затем заявил, что выброс негатива под названием «Дети шинигами» его посмешил, но сама метафора прикольная. Ведь тела шинигами состоят из духовных частиц и от сильного духовного давления могут даже взорваться. И что у них есть чёрные бабочки, которые указывают путь в мир живых через пропасть между мирами и Тетрадь смерти.
Тогда я его предупредила, чтобы не вздумал доставать меня этими темами, потому что я не Кристина и терпеть не могу жалеть себя. И он ответил, что может разговаривать на любые темы.
Но я всё равно довольно жестко обозначила, что у нас нет ничего общего, разговаривать не о чем, а от слов про «праздник жизни» меня чуть не стошнило.
Правда, перед тем, как окончательно прекратить переписку, я сделала ещё одну попытку выяснить, говорила ли ему Кристина о своих планах насчет нас, но вместо нормального ответа он прислал какой-то дурацкий стих, и стало ясно, что даже если Амелин знает про это, то всё равно не скажет.
Из-за всех этих тяжелых и тревожных мыслей я совсем перестала выключать на ночь свет, даже верхний. Потому что как только наступали сумерки, и комната погружалась во мрак, мне постоянно казалось, что в углу кто-то стоит и смотрит на меня, что кто-то сидит на стуле возле окна, кто-то прячется за шторой или под кроватью.
Папа думал, что свет я не гашу оттого, что не сплю всю ночь, а мама лишь ворчала, что слишком много трачу электричества. Они никогда не знали про моих призраков. И знать не хотели.
А потом каникулы закончились, и наступил черный понедельник.