Даже люди на соседней лавке заинтересовались и начали выглядывать. Но, чтобы вывести из себя Герасимова, нужно было очень постараться.
— Ну, что? — спросил он с тяжелым вздохом и долгим «о», как я обычно говорю маме, когда она особенно настырно повторяет одно и то же.
— Кони тянут в разные стороны! А разделение — есть освобождение, — выдала она порцию очередной бессмыслицы.
И, заметив, что я проснулась, Герасимов послал мне такой страдальческий взгляд, что я едва удержалась от смеха.
— Я всё сделаю, — пообещал он сумасшедшей.
— Мне ничего не надо, я только желаю добра. Просто я слышу. И знаю, имеет смысл или нет. Ветер уже поднялся.
В подтверждение своих слов старушка часто и убедительно закивала, а затем внезапно посмотрела на меня, и я, страстно желая ускользнуть от этого взгляда, невольно сползла вниз по сидению. Но это не помогло.
— Твой же выход — дышать глубоко, — белесые глаза выражали участие и заботу. — И не потерять свое сердце, поедая чужое. Опоздаешь — будет раскаяние.
И тут, у себя на локте, я почувствовала легкое пожатие, это Амелин, дремавший на моём плече, подал сигнал, что тоже проснулся. Потёр ладонями лицо, пытаясь отойти от сна, а когда убрал руки, то старушка, вскинулась, словно потревоженная птица, и переключилась на него. Однако говорить ничего не стала, а лишь протяжно и нечленораздельно замычала, точно у неё совсем не было языка.
Амелин сначала аж подскочил на лавке, а потом, что было силы, вжался в неё, натянул на лицо капюшон, схватил меня под руку и торопливо зашептал:
— Спрячь меня, пожалуйста!
— Слезы до крови — сплошным потоком. Одинокий промокает. Вот что, — у сумасшедшей снова прорезался голос.
Не знаю, как Амелину, а у меня от этой сцены мурашки по коже побежали.
Старушка задумчиво поджала губы и уставилась в окошко. Мы тоже молчали, опасаясь, что она, не дай бог, ещё что-то скажет или сделает.
Но как раз в этот момент в вагон вошел немолодой лысоватый мужчина в ярко-голубом жилете контролера и крест-накрест опоясанный ремнями. С одного бока электронный кассовый аппарат, с другого — небольшая прямоугольная сумочка, для сбора денег.
Контролер шел по проходу и проверял билеты, а когда поравнялся с нашим сидением, лишь мельком взглянул на билетики, которые я ему показывала, и сразу переключился на старушку:
— Опять ты? Ну, сколько раз говорить, что я не позволю тебе тут на халяву кататься. Поезжай на Курский, живи там.
Но та лишь горделиво вскинула голову и продолжила глядеть в окно, точно и не слышала вовсе.
— Эй, чума, — позвал контролер. — А ну, пошли. Выметайся. Через две минуты к станции подъедем. Ссажу тебя.
Но старушка и бровью не повела, как сидела с лицом, выражающим оскорбленное достоинство, так и осталась сидеть. Не выдержав подобного пренебрежения, контролер сделал шаг вперед, схватил за розовый меховой локоть и рывком сдернул её с сидения.
Вот, тогда-то старушка и заголосила. Громко, испуганно и жалобно, о том, что сын наказал ей ни в коем случае домой не возвращаться, а ездить по всей стране и «нести правду в народ».
— Сто раз слышал, — проворчал контролер, с усилием вытягивая её в проход.
Тогда она раскрыла свою лакированную сумку, резким движением выхватила оттуда стопку порванных прямоугольными кусками газет и, с криком: «Это речь моего сына. Это речь моего сына. Вчера судили политических, он был среди них», принялась разбрасывать их вокруг себя.
Мы смотрели на всю эту комичную и одновременно неприятную сцену с разинутыми ртами и широко распахнутыми глазами. Но тут Герасимов встал и, осторожно подергав кондуктора сзади за жилет, тихим, конспиративным голосом спросил:
— Почем билет?
— А тебе куда?
— До конца.
— Двести тридцать девять рублей и сто рублей сбор. Короче, триста сорок рублей, — подытожил контролер.
Герасимов сосредоточенно поковырялся в кармане, отсчитал три сотки и сорок рублей мелочью.
— Пусть едет, — он кивком головы указал на притихшую и вполне осознанно наблюдавшую за его манипуляциями старушку, а затем вернулся на своё место, надвинул бейсболку на глаза, скрестил на животе руки и снова отгородился от всех.
Контролер недоуменно пожал плечами, сложил деньги в сумку на животе и, после каких-то манипуляций с электронным аппаратиком, вручил сумасшедшей её билетик. Ещё раз бросил настороженный взгляд на Герасимова, точно заподозрив и его в сумасшествии, и двинулся дальше по проходу.
Мы осторожно поглядывали на старушку, она будто бы тоже пребывала в некотором замешательстве. А затем, решительно застегнув сумку, мелкими шажками подошла к Герасимову, приподняла ему бейсболку и неожиданно поцеловала в лоб. Отчего Герасимов моментально вскочил на ноги так, что чуть было, не повалил её на нас.
— Береги себя! — сказала она и горделиво отправилась вслед за контролером.
Глупо моргая, Герасимов ещё немного постоял, приходя в себя, как после пережитого стресса, а затем с облегченным вздохом свалился на сидение. Прямо посреди лба у него красовался ярко-пурпурный отпечаток губной помады, и мы с Амелиным, не удержавшись, одновременно зашлись в диком истерическом хохоте.