И тут он так странно уставился на меня снизу вверх этими своими красивыми серо-зелеными глазами. Молча и пристально, как будто хочет сказать нечто очень важное, но отчего-то не может, затем всё-таки негромко, но весьма ясно произнес:
— Блин.
— Что?
— Мы не взяли воду.
— И нафига я с вами связался? — Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи и, наконец, выудив из них теплый, темно-бордовый пуловер, растянул обеими руками и принялся разглядывать, точно в первый раз видел. — Можно было сразу догадаться, что всё будет совершенно неорганизованно.
— Нафига вы ко мне прицепились? — вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь в полный рост. — Не нравится — выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно, если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования или собственный райдер, тот может катиться на все четыре стороны.
— Слушай, Марков, — Герасимов уже переодевшись в джинсы и черную толстовку с красным логотипом Рамштайна на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. — Ты как-то всё не так понял. Ты — сам по себе, Саша — сам по себе, я сам по себе, все мы сами по себе. Просто сейчас находимся в одной точке геолокации.
— Ничего подобного, — запротестовал Марков. — Пока мы Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева? Кстати, глянь, не очень свитер мятый?
Он подошел ко мне и стал совать под нос свой пуловер. Марков явно выбрал меня в свои союзники. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что избавляло от препираний с ним самим, а плохо, потому что он считал, что я буду отдуваться за него.
— С Детьми Шини — это не ко мне, — тут же пресекла я. — Это к Петрову. Ему нравится такая игра. А свитер мятый, но наденешь, будет не заметно.
Петров долго и тщательно вытирал пёстрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но когда услышал свою фамилию, отвлекся, и его чуть раскосые, обычно веселые глаза, вопросительно замерли.
— А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь такое снять «Одинокие странствия Детей Шини» или «Дети Шини: побег», или «Дети Шини на краю Вселенной». Там будет про всякие разные наши приключения.
— Какие ещё приключения? — глядя исподлобья переспросил Герасимов.
— Которые будут, конечно же, — запросто ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.
— Так мы же разделимся, — сказал Герасимов.
— Не нужны нам никакие приключения, — одновременно с ним сказал Марков.
— Вы не понимаете! — пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые капюшоном волосы в состояние привычного художественного беспорядка. — Никому же не интересно будет смотреть кино, про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую свою дребедень. В кино обязательно должно происходить что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать и ещё на четырех отношение героя к этому дубу, и где, самое удивительное, это нормально прокатывает. В кино всё совсем иначе. Это отдельная наука. Точнее, искусство.
Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, точно у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать всякую разную утварь из деревянного шкафчика рядом с жестяной раковиной и вскоре отыскал электрический чайник, затем пошел на улицу, набил доверху снегом и вскипятил воду.
А мы ещё какое-то время были вынуждены слушать о творческих планах Петрова, который так возбудился этим разговором, что стало ясно, раньше он ни с кем так долго на эти темы не говорил.
Все, кроме Амелина, переоделись в сухие вещи, а мокрые развесили сушиться по комнате. А тот даже пальто не стал снимать, сказав, что сначала должен согреться.
Пришлось заставить его снять хотя бы кеды, потому что они были насквозь заледеневшие, а взамен Якушин выдал ему старые разбитые и очень смешные круглоносые ботинки, должно быть, дедушкины ещё.
Потом мы с Петровым кое-как настругали бутерброды с колбасой и сыром, достали шоколадки и даже попробовали пожарить в печке сосиски, насадив их на вилки, но они тут же благополучно сгорели и сухими угольками попадали в топку.
Зато, благодаря этому, воздух наполнился ароматом жареного мяса, и от этого на душе стало значительно теплее.
— Сколько времени? — спросил Якушин, когда закончили пить чай и обсуждать, кому тяжелее было идти.
Марков взглянул на телефон:
— Восемнадцать тридцать.
— Наверное, уже ищут? — осторожно предположил Петров, но его никто не поддержал, потому что об этом было неприятно и волнительно думать.
И все сразу как-то резко замолчали, как будто темы для разговоров закончились.
Обычно в таких случаях можно было залезть в сеть и изолироваться, но теперь мы оказались в совершенно новых условиях.
Однако Герасимов всё же вспомнил, что взял с собой планшет, а Петров додумался прихватить ноут, и они принялись настраивать Петровский компьютер в надежде подключить его к планшету, чтобы поиграть друг с другом.
Амелин же, так и не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И когда никто не смотрел, взгляд его больших темных, как ночь, глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец, но стоило кому-то повернуться, как он, тут же смутившись, натягивал отрепетированную детскую улыбку.
С игрой у них так ничего и не получилось. Петров включил телевизор. Целый час мы ждали, что скажут что-нибудь про нас, но ничего не сказали. И он заметно расстроился, потому что очень хотел увидеть себя по телеку.
Тогда я подумала, что мои родители возможно ещё даже не знают, что я ушла, потому что возвращаются домой иногда даже позже девяти, а дозвониться до них — это ещё нужно постараться. И тут я поняла, как дико устала за этот день: ещё немного и могла свалиться со стула.
В жизни никогда не думала, что доведется спать на настоящей печке, такой белой и большой, как в сказках. За пёстрой шторкой обнаружился замечательный тёплый угол с большой перьевой подушкой и двумя ватными одеялами.
Наверху было очень жарко, так что одно одеяло я всё же отдала ребятам. Сняла узкие джинсы и с невероятным блаженством устроилась на лежанке. За окнами протяжно завывала метель, и от её внезапных порывов стёкла слегка подрагивали.
Но в комнате было спокойно, светло и уютно, вкусно пахло дымом и нашими горелыми сосисками. Те, кто ещё не спал, говорили тихо, вполголоса, их разговор ничуть не мешал, а только убаюкивал. Это были совершенно новые, непередаваемые и очень приятные ощущения.