— Ещё чего. С тобой, Марков, и в одном доме с ума сойдешь, не то, что в одной комнате.
— Сочи — это здорово, — мечтательно сказала Настя. — Там снега нет и море. Если вы меня возьмете, то я за Сочи.
— Ну, ладно, Сочи, так Сочи, — мне было действительно всё равно, — но что мы там делать будем?
— А зачем что-то делать? — спросила Сёмина с неподдельным огорчением в голосе. — Я так устала постоянно что-то делать. Почему нельзя просто жить?
— А мы там учиться будем, — Марков продолжал ходить по центру комнаты. — Я, например, по-прежнему планирую в институт поступать, так что мне пропускать уроки никак не светит. Придется самостоятельно наверстывать. Можно будет найти какие-нибудь он-лайн лекции или семинары. Ну, это я. А вы, как хотите. До следующего сентября перекантуемся, а там посмотрим.
— И что, мы вообще не сможем с родителями общаться? — не унималась Настя.
— Сможем, конечно, — пообещал Марков. — Уверен, есть тысяча способов дать о себе знать, не запалившись.
— Сядь уже, — попросила я Маркова, потому, что его хождение утомляло и привносило в наше и без того непростое обсуждение оттенок стресса и паники. Но он не сел. Не услышал даже.
— А с этим что будем делать? — Герасимов кивнул на Амелина.
— Что-что, — мгновенно откликнулся Якушин. — В больницу местную отвезем и всё. Просто привезем и оставим.
— Но это будет не очень честно, — сказала я. — Он ведь тоже не хочет возвращаться.
— А ты головой сама подумай, — грубо одернул меня Марков. — Он вон вчера тут чуть не помер. Какие варианты?
Сначала я хотела поспорить, но потом всё же согласилась, во-первых, чтобы не связываться с Марковым, а во-вторых, наверное, это действительно был единственный выход.
— Тогда завтра выезжаем, — коротко резюмировал Якушин, после чего оделся и пошел в гараж, где была та самая машина. И все парни, похватав какой-то еды со стола, даже без его указаний отправились расчищать снег перед гаражом.
После их ухода, в наступившей тишине, приступы душераздирающего кашля зазвучали ещё страшнее. Амелин с жуткими хрипами втягивал в себя воздух и бился на кровати, как выброшенная на берег рыба.
Я погрела молоко и попросила Сёмину принести ещё снега для чая. А сама взяла кружку с дымящимся молоком, села на кровать и несколько раз потрясла его за плечо, пытаясь разбудить.
Но он никак не просыпался, только кашлял и хрипел. Я потрогала лоб. Температура если и была, то намного ниже, чем вчера вечером, вероятно, лучше было оставить его в покое. Но как только дверь за Сёминой захлопнулась, он неожиданно и крепко схватил меня за руку, так что молоко, которое я держала в другой руке, даже немного выплеснулось на пол.
— Как ты могла? Как ты позволила им сделать это со мной?
От такой фамильярности я откровенно растерялась.
— А как ещё? Нужно было сбить температуру. Или ты хотел умереть?
Попыталась аккуратно забрать руку, чтобы снова не разлить молоко, но тут внезапно, заметив те самые, другие шрамы, буквально остолбенела.
И действительно было от чего, всё его предплечье от самого запястья до локтя оказалось испещрено кошмарными рубцами и порезами, маленькими и большими, тоненькими и жирными шрамами, в основном поперечными, но было несколько и продольных. Так, что всё вместе это напоминало хаотичную штриховку безумного художника.
Амелин перехватил мой взгляд и вызывающе улыбнулся.
— Видишь же, что хотел. Вот, только до вчерашнего дня думал, что всё знаю о боли, но даже представить себе не мог, что чувствуешь, когда к горячему телу прикасается кусок льда.
— Якушин сказал, что это не больно, а просто неприятно, — с трудом выдавила я, всё ещё переваривая увиденное.
— Твой Якушин ошибся. Всё наоборот. Это было жутко больно, но приятно.
Он паясничал, специально пытаясь меня зацепить.
— Слушай, Амелин. Ты не дома, это может там родители на эти штуки ведутся, а нам, честно сказать, пофиг. Можешь, хоть об стену убиться, если тебе это нравится.
Но ему явно доставлял удовольствие этот глумливый ребяческий эпатаж. Он вытащил из-под простыни вторую, столь же сильно обезображенную, руку и вдохновенно продекламировал:
— Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь — базар крикливый Бога,
То только смерть — его бессмертный храм.
Я сунула ему чашку с молоком и поскорее отошла от кровати.
Он взял, выпил залпом и тут же снова позвал меня.
— Будь другом, помоги дойти до туалета.
Идти на попятную не хотелось, но не могла же я его послать в таком состоянии.
Кое-как поднявшись с кровати, Амелин завернулся в простыню, сунул ноги в смешные ботинки и оперся о мои плечи. Он был выше головы на две.
— Извини. С Фетом я, наверное, переборщил.
— Ладно. Завтра поедем в больницу, и тебя там быстро вылечат.
Мы дошли уже почти до самых дверей, но после этих моих слов, он вопросительно остановился, и внезапно вспыхнувший в его глазах упрек заставил меня почувствовать себя виноватой.
— Тебе нужно в больницу. У нас нет лекарств, и мы должны будем разъехаться.
— А ты куда поедешь?
— Мы с Марковым и Сёминой в Сочи.
— Я хочу с вами, — сказал он, но прозвучало «я еду с вами».
— В твоей ситуации сейчас не до хотения.
— Да, брось, — он небрежно поморщился. — Подумаешь, кашель и температура. У тебя никогда такого не было, что ли?
— О чем ты думал, когда в легком пальто зимой убегал из дома? При том, что и так уже болел. Не мог надеть что-нибудь нормальное?
— Не мог, — в его детской улыбке опять промелькнула издевка. — У меня нет.
— Чего у тебя нет?
— Ничего нормального.
— Согласна, — эта нелепая игра выводила меня из себя. — У ненормального человека не может быть ничего нормального. И, вообще, Амелин, кончай препираться. Мы уже всё решили.
— Меня зовут Костя, — резко отпустив меня, он развернулся и сам вышел в маленькую, холодную комнату.
Его голая спина, плечи и шея сзади тоже выглядели отвратительно: лоскут неровной бугристой кожи, а на ней и под ней несколько красных длинных полос. Меня аж передернуло.
— Эй, стой, — закричала я, приходя в себя. — Накинь хотя бы пальто.
Но было поздно, дверь громко захлопнулась. А когда он вернулся, то вообще перестал со мной разговаривать, пошел, упал в свою кровать и накрылся подушкой.
На обед Сёмина сварила суп из рыбных консервов и потушила курицу с рисом на второе. Её манипуляции на кухне выглядели поистине фантастично. Было удивительно, что из этой магазинной ерунды может получаться настоящая еда.
А ещё она делала это с таким удовольствием, что я невольно залюбовалась. Прям даже когда картошку чистила вся светилась. Чудачка.
С улицы парни примчались злые и взбудораженные, постоянно переругивались и обзывались, так что понять, в чем дело, было невозможно.
— Не получилось с машиной? — осторожно спросила я.
— С машиной всё хорошо, — Якушин был уже основательно заведен. — Плохо, что тут, оказывается, живут люди, которые телевизор смотрят.
И он рассказал, что пока Марков, Герасимов и Петров расчищали выезд и дорогу, к ним подошел местный приставучий дед. Начал докапываться, кто такие, зачем и откуда. Сам Якушин в это время был в гараже, а когда вышел, оказалось, что Марков уже успел изрядно нахамить деду. И тот сначала вроде бы ушел, но потом очень быстро вернулся и стал читать лекцию о тяготах военного времени, а когда закончил, объявил, что идет вызывать полицию. Петров сразу же предложил убить деда, но никому уже было не до шуток.
Получалось, что нам нужно срочно сваливать из деревни. Дружно обозлившись на Маркова, мы начали собираться, как полоумные.
Свежесваренный Настин суп пришлось вылить, а вот в чугунный котелок с курицей и рисом Герасимов вцепился, как в спасательный круг. И мы отдали ему этот котелок в обмен на черную толстовку с Рамштайном для Амелина, потому что его собственный свитер, всю ночь провалявшийся под стулом, высохнуть не успел.