Мы тут же слетелись к этой плите, чтобы над её жёлто-синим пламенем отогреть уже почти не сгибающиеся пальцы. Минут десять так стояли, точно совершающие некий страшный обряд сектанты. Темные сосредоточенные лица с прыгающими отблесками огня, зловещие и таинственные черты, блестящие глаза, надвинутые на лбы капюшоны и шапки.
— Дети Шини, — вдруг хрипло прошептал Петров, — готовы ли вы переступить край реальности, чтобы вернуть неприкаянный дух Кристины Ворожцовой и восстановить справедливость?
— Мы готовы, — таким же замогильным голосом отозвалась я.
— А знаете ли вы, что вам предстоят суровые испытания? И есть опасность раствориться, исчезнуть, сойти с ума или навеки самим потерять покой.
— В этом жестоком, полном опасностей мире, нет ничего более ужасного, чем подтягивание на турнике, — Герасимов демонически осклабился, с вызовом глядя на Маркова.
— Или контрольной по математике, когда у тебя все извилины прямые, — в стёклах Маркова, точно в глазницах, мистически трепетали два синих костра.
— Или когда ты стрёмный ботан и очкарик.
— Или примитивный баран и каланча.
— Или сопливый маменькин сынок.
— Или мальчик для битья.
Они оба говорили это очень спокойно, и поэтому получалось смешно.
Но Якушин сказал, что нужно возвращаться к машине за Настей и Амелиным, которым уж точно там не весело. Только вначале Петров должен был отдать Насте ботинки.
И мы пошли обследовать дом, чтобы найти для Петрова если не обувь, то хотя бы чем закутать ноги.
Вначале наткнулись на туалет и ванную. Воды в трубах не было, но на стенах всё равно просматривались темные пятна от плесени и ржавчины. Некоторые двери оказались заперты, но зато в холле, возле центральной двери, Марков отыскал большущую гардеробную с кучей старых курток, телогреек, спецовок, а под ними вперемешку пластиковые синие шлёпки, сбитые грязные сапоги и, наконец, настоящие серые валенки. Вся эта одежда валялась чересчур небрежно, так что создавалось ощущение, что кто-то специально здесь всё переворошил.
Вскоре выяснилось, что подобный бардак царит повсюду. И на кухне, и в огромной столовой, и в хозяйственной комнате. Дверцы большинства шкафов были распахнуты, а полки пустовали. Стало ясно, что до нас здесь кто-то уже побывал и похозяйничал. Причем достаточно давно, потому что оставшиеся вещи успели покрыться приличным слоем пыли.
Как только мы поднялись на второй этаж, то почти сразу попали в просторную залу с колоннами и большущим камином, обложенным плиткой. И, не сговариваясь, бросились в гараж за дровами.
В итоге ужинали мы, как настоящие дикари, рассевшись на полу возле камина, прямо в куртках, притащив из спален и гостиной всё, что удалось найти: матрасы, одеяла, диванные подушки. И этот ужин, наверное, был самым вкусным в моей жизни. Немного отогревшаяся Сёмина, всё в том же нашем чугунном котле, на кухонной плите, милостиво приготовила странное блюдо — макароны с фасолью.
Амелин же вообще от еды отказался. Как только вошел в залу, увидел камин, так сразу и лег перед ним, точно усталый пёс, и, пока мы ели, всё время мозолил нам глаза, потому что никто не может не смотреть на то, как горит огонь. Всё остальное сразу же отступает на второй план, словно это единственный источник жизни. И он не слепит, подобно белому фонарику на телефоне Якушина, а притягивает взгляд совершенно невольно, даже если думаешь, что не собираешься смотреть, то всё равно смотришь и больше не чувствуешь ни пробирающего холода, ни бессознательного страха, ни мучительного одиночества. Ничего кроме естественной яркости, опасного магнетизма и тепла, будто бы предназначенного только для тебя.
Настроение у всех было подавленное. Не хотелось ни болтать, ни строить планы, ни думать о завтрашнем дне. Мы слишком устали и намаялись.
Я пригрелась и, продолжая глядеть на огонь, уже почти задремала, как вдруг из состояния сладкого забытья меня вырвал лающий хрип амелинского кашля. Он кашлял не прекращая, то и дело пытаясь приподняться, чтобы хоть как-то это остановить, но каждый раз, зайдясь в очередном приступе, падал обратно, уткнувшись лицом в смятый комок своих же вещей, служащих ему подушкой.
— Блин, — не выдержал Герасимов. Он тоже уже почти заснул.
— Давайте, его в другой комнате положим, — простонал Марков из-под капюшона. — У меня такое ощущение, что я ночую в туберкулезном стационаре.