— В другой комнате холодно, — сказал Якушин. — Можно подумать, ты тут на курорт выехал. Вон, Настя спит, и нормально, ей ничего не мешает.
— А давайте его накроем чем-нибудь звуконепроницаемым, — предложил Петров. — Я в гараже брезентовые чехлы видел.
— А давайте вы меня сразу… сразу … — задыхаясь на выдохе, попытался ответить Амелин, но тут же сбился, захрипел и свалился в очередных конвульсиях.
Тогда я молча встала, отыскала пластиковый стакан, налила из чайника воды и отнесла Амелину.
— На, попей хоть.
Он приподнялся на локте, протянул руку, взялся за стаканчик и тут же начал давиться из-за нового спазма, попытался сдержаться, но рука дернулась, и стакан с водой целиком выплеснулся прямо на него.
— Извини, — прошептал он, вытираясь рукавом.
Весь его свитер и подушка из вещей намокли.
— Это ты извини, — мне стало как-то неловко, точно это я его облила. — Сейчас.
Пришлось снова просить у Герасимова черный балахон с Рамштайном, и тот, хотя и выглядел недовольным, милостиво сказал: «Возвращать не обязательно, он мне всё равно мал. Там только карманы удобные».
Затем я принесла новую порцию воды.
Со следующим стаканом я уже не была так опрометчива. Опустилась на пол, чтобы помочь ему сесть и переодеться. Трясущимися руками он кое-как стянул свитер, надел сухую одежду, затем сделал буквально два глотка, сказал «спасибо» и, неожиданно свернувшись клубком, положил голову мне на колени.
— Подожди, пожалуйста, не уходи. Я сейчас минутку полежу и ещё попью.
Но прошла минутка, потом пять, и, когда я заглянула ему в лицо, то увидела, что он спит, мокрый, бледный, с лёгким розовым румянцем на щеках, и даже не кашляет больше. Герасимов за это время тоже успел заснуть, послышался его размеренный храп, Петров перестал копошиться в своем углу, и только Якушин всё ещё сидел, задумчиво уставившись в камин, а когда заметил, что я смотрю на него, одобрительно улыбнулся и беззвучно зааплодировал.
И так я сидела, не знаю даже сколько, забрав у Амелина его наушники и слушая депрессивный плейлист.
Mama we all go to hell
I’m writing this letter and wishing you well
Mama we all go to hell
Oh well now
Mama we’re all gonna die
Stop asking me questions
I’d hate to see you cry
Mama we’re all gonna die.
Эта песня мигом вернула меня к оставленной московской реальности.
Ведь, если говорить откровенно, не так уж и плохо мне жилось. Да, маме с папой не было до меня никакого дела, но зато никто не допекал, и еда, хоть какая, но была, и горячая вода всегда, и компьютер, и интернет, и кровать мягкая, и тепло, потому что я уже устала мерзнуть.
Родители меня, конечно, осудят, может, даже неделю не будут разговаривать, но потом успокоятся, и всё войдет в привычное русло. А может, и не обидятся даже, какая им, собственно, разница, сижу я целыми днями в своей комнате или болтаюсь в неизвестности, где-то между мирами.
С этими мыслями я заснула, а когда открыла глаза, то сразу же снова зажмурилась. Яркое зимнее солнце разливалось по кукурузно-желтым стенам залы, по высоченным белым потолкам с лепниной, по гладкому мраморному полу, и от этого казалось, что вся комната светится изнутри.
У меня невыносимо ныла спина, и до онемения затек локоть, на который, как выяснилось, преспокойно переместился дрыхнувший младенческим сном Амелин, и его светлые пряди рассыпались по всей моей руке.
Я осторожно высвободилась и села.
Картинка была ещё та, настоящий бомжацкий притон. Люди, спящие на полу в одежде, на каких-то непонятного вида матрасах и ковриках, в углу свалка из грязной посуды, из котелка, оставленного возле камина, неприятно пахло заветренной едой. Если бы наши родители сейчас увидели всё это, то у них, наверное, случился бы разрыв сердца.
Один только Марков стоял возле окна со спущенными по колено вельветовыми штанами и разглядывал крошечную красную точку на ноге.
— Болит?
В первый момент он дернулся так, будто с ним заговорил призрак, и принялся спешно натягивать штаны.
— Не уверен, но, кажется, там воспалилось.
— Покажи.
— Ещё чего! — стекла его очков играли солнечными бликами. — Ты, вон, лечи этого своего туберкулезника, а моя нога неприкосновенна.
— Пусть хотя бы Саша посмотрит.
— Ха! Этому я доверюсь, только если соберусь её ампутировать.
— Я, между прочим, слышу всё, — откликнулся Якушин со своего места.
Петров тоже проснулся и потянулся за камерой.
— Ребят, — сказала я, — что мы вообще делать-то будем?
— Ну, Осеева! — Петров тут же забыл про камеру и натянул на голову куртку. — Мало того, что разбудила, так теперь напрягаешь с самого утра.