- Боже мой, - невольно ахнула Настя. - Как же это тебя так угораздило?
- Ну, я вылез из машины, осмотрелся, увидел вдалеке слабое белое свечение и пошел на него. Иду, иду на автопилоте спросонья ещё, как вдруг понимаю, что под ногами сырая рыхлая земля, а кругом могилы, кресты и надгробные плиты. И так мне не по себе стало, хотел, уж было, вернуться, как вдруг передо мной та самая девушка, и я понимаю, что свечение идет от её белого платья. Сидит на коленях, низко-низко склонившись над могилой и что-то там в ней делает. Подхожу к ней и спрашиваю: «Что случилось? Почему мы не едем?», а она вдруг как резко обернется, и я вижу, что весь рот и пальцы, и даже зубы у неё в крови. Смотрит с такой тоскливой мольбой и руки ко мне протягивает, а вдруг как закричит нечеловеческим голосом: «Отдай своё сердце»!
С этими словами, Амелин резко подался вперед и схватил страшными скрюченными пальцами Настю за плечо. От неожиданности Сёмина завизжала, как резаная, и, стремглав вскочив с его кровати, улетела на середину комнаты. Это получилось действительно пугающе-внезапно и вместе с тем смешно, потому что даже я вздрогнула, хотя сидела не рядом. А когда Настя поняла, что это был обычный прикол, то тоже сначала засмеялась, а потом надулась.
- Я так и думала, что от тебя нельзя ничего другого ожидать. Пойдем, Тоня, Петров давно уже спрашивал, какую кровать переносить.
- Нет, погодите, - вдруг встрепенулся Амелин. - Давайте, я вам другую историю расскажу. Нормальную.
И я, хоть и приподнялась уже, но всё же задержалась.
- Пять минут, не больше.
Настя тоже приостановилась.
- Ну?
- Когда я был маленький, то жил у бабушки с дедушкой в деревне. Обычный, ничем не примечательный деревенский дом, почти как у Якушина. Только раньше он был разделен на две части, и на соседней половине жила семья. Муж - водила, дальнойбойщик, такой здоровый рябой мужик, жена - растолстевшая Венера, кассирша из местного магазина, и её сын, лет семи, наверное. Когда дальнобойщик женился на кассирше, то знал, что парень не его, но вроде как принял.
Амелин говорил негромким, успокаивающим голосом, однако при этом, губы его двигались очень эмоционально: то принимали трогательное, по-детски простодушное выражение, то становились жесткими и злыми, то иронично кривились.
- Ну и вот, жили они, как обычная деревенская семья: он ездил в рейсы, возвращался, неделю пил, они скандалили, даже дрались иногда, а после резко наступала полоса затишья, оба внезапно становились на удивление мирные и дружные до самого его следующего отъезда. А как только муж уезжал, то кассирша тут же начинала водить к себе других мужиков. Очень, конечно, старалась, чтобы никто не заметил, но мы-то с ними стенка в стенку жили. Так что из-за чего там скандалы были, гадать не приходилось. Моя кровать прямо возле соседской стены стояла. Мальчик же тот, я уж и забыл, как его звали, был очень тихий и необщительный, с утра до вечера с разной живностью возился. С курами, гусями, свиньями, кошками и собаками. У них там полный двор этого добра был. Он их кормил, убирал за ними, выгуливал, и постоянно разговаривал, точно с людьми. И каждый раз, когда куриц этих на суп забирали, истерики устраивал. А уж когда свиней резали, то мать надевала на него чистую рубашку и на полдня из дома в город увозила. И он потом зареванный ещё пару дней после этого ходил. Так вот, как-то раз, вдруг слышу вопли какие-то со двора. Смотрю в окошко, а там пацан этот в чистой рубашечке бегает и жутко так истерит: «Ну, почему Фунтик? Почему Фунтик? Я же просил, только не Фунтика!». Мать за ним тоже носится, за руки хватает, успокоить пытается, а дальнобойщик спокойный, как танк, в окровавленном фартуке, ещё не умывшийся даже, руками разводит - типа «а как я их различать должен?». Ну, в общем, пацан такой в стрессе, сначала матери зубами в руку вцепился и до крови разодрал, а когда отчим кинулся ей на помощь, то поднял с земли увесистый камень, и, с криком «фашист», как метнет в него. И попал прямиком в грудь, честное слово, очень сильно и точно кинул, для такого заморыша, прям, трехочковый. У дальнобойщика сначала аж дыхание перехватило, он согнулся и хрипел, а потом точно взбесился, догнал мальчишку, схватил за волосы и давай со всей силы лупасить. Кулачищами, ногами бил, как остервенелый. Мать визжит, оттащить мужа пытается, парень орет. И уже непонятно чья кровь на фартуке: матери, мальчишки или поросенка. Я до того дня ни разу не видел, чтоб детей так били. Хорошо бабушка моя дома была, она-то их и разогнала. Сначала ругалась сильно, грозилась милицию вызвать, а после утешала всех и синяки обрабатывала. Она у меня старшей медсестрой работала, так что в случае чего, все к ней приходили. А дед инвалидом был, не работал, дома сидел со мной. У него в пятьдесят лет инсульт случился, и всю правую сторону парализовало, и говорил он плохо, и слышал фигово. Короче, ещё не понятно, кто с кем сидел. А дальше получилось так. Бабушка как раз на дежурстве была, а мы с дедом спать уже улеглись. Дальнобойщик тогда, вроде, в отъезде был, и к жене его дядя Коля пришел, я его по голосу узнал. А у меня на стене коврик такой висел гобеленовый с лесом, домиками, речкой, горбатым мостиком и мельницами, и я перед сном всегда на него смотрел и придумывал, кто там в этих домиках может жить. В тот день я начал представлять, что кассирша - ведьма, которая насылала на ту деревушку болезни, неурожай, выдаивала всех коров, и на высокой горе, в самом верхнем углу коврика, устраивала шабаш. Правда, я тогда ещё такого слова не знал. Но зато у меня был огненный меч, которым я планировал расправиться с ведьмой.