- Что я делала?
- Гадости. И обижала. Маркова.
- Это другое! Тогда было справедливо, и он заслуживал.
- Но это месть. Жестокая и продуманная.
- Некоторых людей только так можно чему-то научить.
- Пусть Марков заносчивый и вредный, но то, что ты сделала - это твой поступок. Понимаешь? Ты же думала, что поступаешь правильно, - пытаясь оправдаться, Сёмина говорила ещё более неприятные вещи. - Ведь ты вполне могла сделать Кристине нечто, чему до сих пор не придаешь никакого значения. Мы не всегда видим себя со стороны. Настя так активно закивала, что полотенце на голове нелепо съехало набок.
- Как ты можешь, Настя? Я тебя всегда поддерживаю, помогаю, а теперь ты против меня.
- Я не против, только пытаюсь объяснить.
- Не нужно ничего объяснять, - я быстро встала из-за стола. - Дружи со своим Марковым. И посуду сама мой.
Веселье на улице шло полным ходом. Теперь они отошли немного в сторону и занимались тем, что падали по очереди в нетронутый снег и смотрели, чей отпечаток получился смешнее. Лопаты валялись возле фонтана.
- Привет! - замахал мне рукой сияющий Петров.
А остальные даже не головы не повернули. Я помахала ему в ответ, спустилась с крыльца, взяла лопату и полезла через сугробы в самую глубь сада. Туда, где стояла беседка. Мне всё равно было что делать, лишь бы занять себя чем-нибудь и не думать, что теперь, оказывается, они все против меня: и Марков, и Якушин, и даже Настя.
Добралась до беседки, залезла на её деревянный помост и зашла внутрь. Посредине стоял большой прямоугольный стол, снега на нем было совсем немного, а под ним даже проглядывали доски. В дальнем углу, возле глухой стены, сваленные в кучу длинные деревянные лавки. Повсюду стоял запах мокрой древесины и хвойного леса.
Примерно через полчаса, когда я уже расчистила левую сторону беседки, ко мне пробрался Петров и сказал, что никто не заметил, как я стащила лопату, и Якушин за это теперь ругается на Герасимова. А потом увидел крупные, блестящие, чуть припорошённые снежными шапочками кирпично-алые гроздья рябин, растущих вокруг беседки, и стал восхищаться их цветом и говорить про удивительное сочетание зимней ледяной безжизненности и этих красных, напоминающих о лете ягод, совсем позабыв, зачем пришел.
Но сообразив, что я не расположена болтать, спросил:
- Ты расстроена? Тебе стыдно из-за Маркова?
- Мне нечего стыдиться, - отрезала я. - Просто не вижу поводов для щенячьей радости.
- Это ты зря. Поводов полно. Во-первых, мы живы. Во-вторых, мы сделали то, что хотели. В-третьих, тут отличное место, просто шикарное. Здесь настоящее кино даже можно снять, и никто не напрягает.
- У вас с Сёминой какие-то крайности. У неё всё кошмар, у тебя - розовые очки.
Петров мило вскинул брови.
- Это не очки. Я просто не хочу видеть одно только снежное уныние. Вот ты заметила эту рябину? Наверняка нет. А посмотри, какая она красивая. Пускай её совсем немного, но она же есть. Алая, яркая, сочная. Этакий маркер, напоминалка о продолжающейся жизни. Типа, зима не навсегда, и всё такое. Вон, видишь, птицы тоже так думают.
На дальнее дерево прилетела бойкая стайка снегирей и стала скакать по ветвям, отчего некоторые ягоды срывались и осыпались вниз.
Я перевела взгляд на чистое, усыпанное симпатичными родинками, точно ягодами на снегу, вдохновенное лицо Петрова. На его лукавые, неунывающие глаза, на покрывшиеся изморозью топорщащиеся волосы и спорить с ним совершенно расхотелось. Пускай верит в свои картинки. Но отчасти он всё же был прав: мы сделали то, что хотели, и мы живы.
- Так, что насчет лопаты? - поинтересовался он ненавязчиво.
- Другую найдут, - я продолжила чистить помост.
Однако не прошло и десяти минут, как примчался Герасимов и стал на меня грубо наезжать, что я «выступила в своём репертуаре», «спёрла» у него лопату и «подставила». Складывалось такое впечатление, что они все сговорились. Неужели и Герасимов осуждал меня за историю трехлетней давности? За справедливое наказание? Маркова, между прочим. Молча отдала ему лопату и пошла в дом.
Поднялась в свою комнату, посидела немного, обдумывая, как продолжать жить с ними дальше при таком отношении, но так ничего и не решила. Можно было найти себе другую комнату, забрать свою часть еды, не разговаривать с ними совсем и не пересекаться, благо дом позволял. Но что мне делать, когда наступит вечер? Когда станет темно, и черные тени расползутся по всем комнатам и коридорам? Эта тягостная зависимость просто убивала.
Делать было нечего, пришлось подняться в мансарду.