Его голос и тон звучали так, словно издевка и не прекращалась.
И тут я резко вспомнила, с кем имею дело, и что нужно совсем отчаяться, чтобы идти искать поддержку у суицидника. Лучше уж было оставаться с Сёминой. И только я встала, чтобы уйти, как дверь в мансарду со скрипом приоткрылась, и в комнату просочилась Настя с рыжей эмалированной миской и большой ложкой в руках. Над миской клубился густой пар, по воздуху растекся аппетитный запах вареной картошки.
- Тоня, ну мы тебя потеряли. Я уже и обед приготовила, а никто не знает, куда ты пропала, - сказала так, словно ничего и не произошло.
Волосы её высохли и красиво блестели на свету. И пока она опускала миску на тумбочку возле кровати, Амелин смотрел на неё долгим изучающим взглядом, а затем вдруг сказал:
- Настя?
- Что? - она остановилась.
- Я точно ещё не умер?
- Что? - Сёмина испуганно вытаращила глаза. - Что ты такое говоришь?
- Да, так. На всякий случай уточнил, - ответил он ей, а потом перевел глаза на меня. - Вот, видишь, я же говорил, что ты всё себе придумываешь.
И в самом деле, никто не обижался. Странно, что это вообще пришло мне в голову. Если только Марков время от времени искоса поглядывал, но ничего не говорил. И вроде бы всё наладилось, но вечером случилось странное.
Все расползлись по дому и занимались чем-то своим. Герасимов, заявив, что не может с утра до вечера жить колхозе и привык быть один, исчез в «зеленой» спальне. У Маркова оказалась с собой книжка, и он, передвинув свой матрас к камину, завалился читать. Настя, которой Герасимов нашел в гараже растворитель для снятия лака, была изгнана красить ногти в неработающую ванну. Петров бродил по дому, разглядывал комнаты и отыскивал «интересные кадры».
Якушин сначала откровенно маялся, что не может вот так просто сидеть, и что сойдет с ума в этом доме, если не будет ничем заниматься. А после, вдруг придумал заменить перегоревшие лампочки в тех местах, где мы ходим, на горящие там, где это почти не нужно. Я же вызвалась ему помогать.
Было приятно наблюдать как он серьёзно и старательно что-то делает. По природе своей он всегда был похож на нормального парня, даже когда ходил обросший. Тогда как многие мальчики и к одиннадцатому классу часто оставались тощими и худосочными, типа Маркова. Может, Якушин и не занимался никаким спортом, но и без него выглядел вполне спортивно.
Поверх белой с длинными рукавами футболки на нем была очередная клетчатая рубашка, на этот раз синяя с красно-белыми полосами и те же спортивные штаны, в которых он тогда прибегал ко мне, из карманов торчали отвертки, чтобы снимать светильники.
Он лез на стремянку, выкручивал неработающую лампочку и отдавал мне, потом переходили к следующей. А пока это делал, то рассказывал, что привык к тому, что в Москве у него и минуты свободной нет. С утра мчится в колледж, потом сразу домой, чтобы отвезти маму на прогулку, так как она у него прикована к инвалидному креслу, и сама на улицу выйти не может, потом за продуктами, потому что у них в семье это его обязанность, потом что-нибудь ещё важное, и так до самого вечера, пока отец не придет с работы. А там времени остается только позаниматься. Пока брат не женился, то многое было на брате, а теперь вся забота о маме в основном на нем.
Якушин это очень легко и запросто рассказывал, словно само собой разумеющееся, точно большинство людей именно так и живут.
- Но ты же не можешь всю жизнь быть при ней сиделкой, - я попробовала представить себя на его месте.
В этот момент Якушин как раз спустился с лестницы, и мы оказались друг напротив друга. Пластырь у него на носу немного отклеился, и я осторожно прилепила его обратно.
- Может, и не всю жизнь. Папа говорит, что если делать операцию, то маленький шанс всё же есть.
- Так, он у тебя врач.
- Именно. Поэтому и боится, что если ничего не получится, то будет хуже. Боится сам и другим не доверяет.
- Значит, ты поэтому решил в Мед пойти?
Он замер, пристально глядя на меня сверху, однако ответить ничего не успел, потому что на первом этаже что-то громко хлопнуло. Сначала один раз, а потом второй. Звонкое эхо мигом наполнило весь дом. И мы, удивленно переглянувшись, оставили всё и бросились вниз.
Вбежали в столовую, включили свет и остановились в недоумении. Одно из больших, достающих почти до самого пола окон, было распахнуто настежь, створки покачивались на ветру, а в комнату задувал ледяной ветер со снегом.
Из зияющей черноты окна на меня глядела пустая безглазая ночь. Словно ещё секунда и оттуда, из этого мрака, в комнату ворвется нечто жуткое и нечеловеческое. Точно оно притаилось и только и ждет, чтобы наброситься и поглотить нас целиком.