Проснулась я от громких голосов, открыла глаза и увидела странную картину: Герасимов переместился к окну, а на месте пожилой пары, широко рассевшись, разместилась маленькая кругленькая старушка, закутанная в черный, плотно облегающий лоб, точно у монашки, черный платок. Широкое простое платье тоже было черным, а поверх этого скромного, традиционного наряда на ней красовалась ярко-розовая шуба из длинного искусственного меха, изрядно поношенная, но по-прежнему ослепительно вульгарная. Под мышкой - черная лакированная сумочка.
Старушка сидела так глубоко на сидении, что её короткие ноги в черных, с серыми отворотами валенках, до пола не доставали и забавно болтались в воздухе, точно у ребенка. Она громко и непрерывно разговаривала сама с собой. Будто где-то внутри неё разгорелся оживленный спор, и ей приходилось всё время отвечать кому-то невидимому и настырному. Её очень светлые, выцветшие глаза рассеянно бегали из стороны в сторону, не останавливаясь и не сосредотачиваясь ни на чем, а испещрённый морщинами лоб, как и густо напомаженные пурпурные губы, очень подвижно реагировал на каждую эмоцию.
Старушка явно была ненормальная и Герасимов, тоже проснувшись, косо и обеспокоенно поглядывал на неё. Но затем, она вдруг развернулась к нему и, перехватив взгляд, очень ясно и будто бы даже разумно уставилась в ответ.
- Некого винить. При бегстве держи хвост поджатым.
С привычным для него безразличием в голосе Герасимов лишь ответил "я вас понял", и отвернулся, показывая, что дальше разговаривать, не намерен. Но старушка явно не хотела успокаиваться. Протянула тощую руку с неожиданно обнаружившимся на ней перламутровым маникюром и принялась трясти его за рукав.
Даже люди на соседней лавке заинтересовались и начали выглядывать. Но, чтобы вывести из себя Герасимова, нужно было очень постараться.
- Ну, что? - спросил он с тяжелым вздохом и долгим "о", как я обычно говорю маме, когда она особенно настырно повторяет одно и то же.
- Кони тянут в разные стороны! А разделение - есть освобождение, - выдала она порцию очередной бессмыслицы.
И, заметив, что я проснулась, Герасимов послал мне такой страдальческий взгляд, что я едва удержалась от смеха.
- Я всё сделаю, - пообещал он сумасшедшей.
- Мне ничего не надо, я только желаю добра. Просто я слышу. И я знаю, имеет смысл или нет. Ветер уже поднялся.
В подтверждение своих слов, старушка часто и убедительно кивала головой, а затем резко посмотрела на меня, и я, страстно желая ускользнуть от этого взгляда, невольно сползла вниз по сидению. Но это не помогло.
- Твой же выход - дышать глубоко, - белесые глаза выражали участие и заботу. - И не потерять свое сердце, поедая чужое. Опоздаешь - будет раскаяние.
И тут, у себя на локте я почувствовала легкое пожатие, это Амелин, дремавший на моём плече, подал сигнал, что тоже проснулся. Потёр ладонями лицо, пытаясь отойти от сна, а когда убрал руки, то старушка, вскинулась, словно потревоженная птица и переключилась на него. Однако говорить ничего не стала, а лишь протяжно и нечленораздельно замычала, точно у неё совсем не было языка.
Амелин сначала аж подскочил на лавке, а потом, что было силы, вжался в неё, натянул на лицо капюшон, схватил меня под руку и торопливо зашептал:
- Спрячь меня, пожалуйста!
- Слезы до крови - сплошным потоком. Одинокий промокает. Вот что, - у сумасшедшей снова прорезался голос.
Не знаю, как Амелину, а у меня от этой сцены мурашки по коже побежали.
Старушка задумчиво поджала губы и уставилась в окошко. Мы тоже молчали, опасаясь, что она, не дай бог, ещё что-то скажет или сделает.
Но как раз в этот момент в вагон вошел немолодой лысоватый мужчина в ярко-голубом жилете контролера и крест-накрест сверху вниз опоясанный ремнями. С одного бока электронный кассовый аппарат, с другого - небольшая прямоугольная сумочка, для сбора денег.
Контролер шел по проходу и проверял билеты, а когда поравнялся с нашим сидением, лишь мельком взглянул на билетики, которые я ему показывала, и сразу переключился на старушку:
- Опять ты? Ну, сколько раз тебе говорить, что я не позволю тебе тут на халяву кататься. Поезжай на Курский, живи там.
Но та лишь горделиво вскинула голову и продолжила глядеть в окно, точно и не слышала вовсе.
- Эй, чума, - позвал контролер. - А ну, пошли. Выметайся. Через две минуты к станции подъедем. Ссажу тебя.
Но старушка и бровью не повела, как сидела с лицом, выражающим оскорбленное достоинство, так и осталась сидеть. Не выдержав подобного пренебрежения, контролер сделал шаг вперед, схватил за розовый меховой локоть и рывком сдернул с сидения.
Вот, тогда-то она заголосила громко, испуганно и жалобно, о том, что сын наказал ей ни в коем случае домой не возвращаться, а ездить по всей стране и нести правду в народ.
- Сто раз слышал, - проворчал контролер, с усилием вытягивая её в проход.
Тогда она раскрыла свою лакированную сумку, резким движением выхватила оттуда стопку порванных прямоугольными кусками газет и, с криком: "Это речь моего сына. Это речь моего сына. Вчера судили политических, он был среди них", принялась разбрасывать их вокруг себя.
Мы смотрели на всю эту комичную и одновременно неприятную сцену с разинутыми ртами и широко распахнутыми глазами. Неожиданно Герасимов встал и, осторожно подергав кондуктора сзади за жилет, тихим, конспиративным голосом спросил:
- Почем билет?
- А тебе куда?
- До конца.
- Двести тридцать девять рублей и сто рублей сбор. Короче, триста сорок рублей, - подытожил контролер.
Герасимов сосредоточенно поковырялся в кармане, отсчитал три сотки и сорок рублей мелочью.
- Пусть едет, - он кивком головы указал на притихшую и вполне осознанно наблюдавшую за его манипуляциями старушку, а затем вернулся на своё место, надвинул бейсболку на глаза, скрестил на животе руки и снова отгородился от всех.
Контролер недоуменно пожал плечами, сложил деньги в сумку на животе и после каких-то манипуляций с электронным аппаратиком, вручил сумасшедшей её билетик. Ещё раз бросил настороженный взгляд на Герасимова, точно заподозрив и его в сумасшествии, и двинулся дальше по проходу.
Мы осторожно поглядывали на старушку, она будто бы тоже пребывала в некотором замешательстве. А затем, решительно застегнув сумку, мелкими шажками подошла к Герасимову, приподняла ему бейсболку и неожиданно поцеловала в лоб. От чего Герасимов моментально вскочил на ноги так, что чуть было, не повалил её на нас.
- Береги себя! - сказала она и горделиво отправилась вслед за контролером.