Вертер:
А у тебя в профиле разве не твоя фотка?
Осеева:
Ладно, туплю. В общем, давай без всякой этой ерунды. Расскажи просто про Кристину.
Вертер:
Я же говорю, приходи. Я сейчас дома сижу. Болею. Так что на улицу никак.
Осеева:
Напиши, и дело с концом.
Вертер:
Это исключено. Любую переписку можно прочесть. Откуда ты знаешь, что прямо сейчас тебя никто не читает?
Осеева:
Давай, я тебе позвоню?
Вертер:
А телефоны всегда прослушиваются.
Осеева:
Тебе точно есть, что рассказать?
Вертер:
Приходи, узнаешь.
Осеева:
Я подумаю.
Вертер:
Замечательно. Буду ждать твоего решения. Спокойной ночи!
После этой странной переписки я ещё часа полтора никак не могла заснуть. У человека явно не все дома. Но он совершенно точно что-то знал, что-то, о чем мы все понятия не имели.
========== Глава 4 ==========
Утром я позвонила Герасимову и сказала, что он должен пойти со мной, так как знает этого типа в лицо.
Герасимов, конечно, долго нудил, что не готов к лишним телодвижениям, и взамен пришлось пообещать весь февраль писать за него сочинения. Он хотел ещё и март выторговать, но я тоже себе цену знаю.
Вертер жил в пятиэтажке с другой стороны от метро. Обшарпанный и вонючий подъезд с расписанными похабщиной стенами и черными кругами от горелых спичек на потолке.
Я думала, в наше время люди уже не живут в таких условиях. Пока мы поднимались на пятый этаж, Герасимов шел с такой кислой рожей, точно его вот-вот стошнит. Даже брезгливо сунул руки в карманы, чтобы не прикасаться к перилам. Я же немного волновалась, сама не знаю почему, наверное, оттого, что плохо спала ночью.
Амелин открыл нам сразу, после первого же звонка, будто всё это время стоял за дверью и ждал.
В квартире было очень темно, и мы толком не могли разглядеть его самого, лишь общие очертания фигуры в слабом потоке серого зимнего света, выбивающегося из приоткрытой в самом конце коридора двери.
— Привет, — негромко сказал он, запуская нас и, не дожидаясь, пока разденемся, сразу пригласил пройти.
Наверное я слишком привыкла к комфортной и современной обстановке у себя дома, потому что комната Амелина производила впечатление дурного, болезненного сна.
Линялые, неопределенного цвета обои, старые деревянные облупившиеся рамы, скрипучий потертый паркет с огромными щелями между планками. Во всей комнате ни стола, ни шкафа, только широченный комод, как у моей бабушки Лизы на даче, на котором, кое-как подпирая друг друга, высились стопки книг. Зато на окнах — тяжелые бордовые шторы, а на полу толстый красный ковер с вензелями.
Над коротким икеевским диваном без подлокотников — картинки, распечатанные на принтере: простенькие цветные пейзажи рядом с черно-белыми ужасами, кажется, Брейгеля и скрин из «Кроликов» Линча.
Вдоль другой стены три деревянных стула с круглыми сидениями, точно ряд в деревенском кинотеатре.
Сам Амелин выглядел не менее странно, чем его комната. Довольно высокий, хотя, конечно, ниже Герасимова, бледный, с белыми крашеными прядками в нестриженой копне и без того светлых волос, замотанный по самый подбородок шерстяным шарфом, в растянутом черном свитере, он вполне мог сойти за какого-нибудь персонажа Тима Бёртона.
Большие темные и настороженные глаза недоверчиво следили за тем, как мы озираемся и переглядываемся, как будто завалились без спроса и пытаемся совать нос не в свои дела. Но потом вдруг словно оттаял и с застенчивой теплотой улыбнулся.
— Меня зовут Костя, — сказал и протянул нам по очереди руку, даже мне. — Не бойтесь, я не заразный. Простыл. У меня горло слабое место.
Я тоже дала руку, и когда он пожимал её, то держал так долго и так откровенно меня разглядывал, что это заметил даже Герасимов:
— Ты хотел нам что-то рассказать?
Амелин медленно перевел взгляд на Герасимова:
— И тебя я помню. У Маргариты Васильевны в группе вместе были. Немного. Потом я в первый класс пошел, а ты остался.