С чемоданом в руках Стос спустился в ангар, поднялся на борт Мони и, взяв управление челноком в свои руки, тотчас покинул Люстрин. Осмотревшись вокруг, он быстро рассчитал курс и полетел к Земле. Минут через пять притихший Моня негромко доложил ему:
— Стос, Люстрин набирает скорость. Если хочешь, я выйду с ним на связь и попрошу не торопиться. Тогда ты сможешь легко догнать его.
— А на хрена, спрашивается? — Поинтересовался совершенно спокойным голосом Стос и сказал ему с улыбкой — Парень, я никогда, никого и никуда за член не тащил раньше и не собираюсь делать этого сейчас. Хотят быть звёздными туристами? Ну, так флаг им в руки, барабан на шею, медаль на грудь и попутного ветра в задницу, а мы с тобой вернёмся на Землю и будем там зарабатывать себе орден Сутулого третьей группы с закруткой на спине. Поверь, работы нам с тобой надолго хватит. Рустам хорошее дело затеял, давать пиплу второй шанс, глядишь и нам с ним удастся найти хотя бы с десяток толковых ребят, но в любом случае я никого не стану удерживать на Земле насильно. Хотя Изя и засранец, намерения у него вполне благие, создать где-то во Вселенной колонию землян. Когда-нибудь и она пригодится. Вилли стал Хранителем Сиспилы, а мне, видно, суждено стать Хранителем Земли. Ну, что же, думаю, что я и с этим как-нибудь справлюсь. Больше ведь некому.
Через четыре с лишним часа челнок плавно вошел в атмосферу Земли над Атлантикой и ни разу не свернув с курса, незадолго до полудня приземлился прямо на широкой, покрытой прекрасным газоном, безлюдной по случаю жары улице возле коттеджа, в котором когда-то жили Стос и Лулуаной. Выбравшись из челнока, Стос велел Моне подождать и пошел к здоровенному типу, сидевшему в шезлонге на широкой веранде его бывшего дома с банкой пива в руке. Это был Мишель Атеи, староста самой большой деревни Тумареа. Лениво кивнув головой в ответ на приветствие Стоса, он подтащил второй шезлонг, достал из холодильника еще одну банку пива и сказал:
— Садись, парень, попей пивка после дальней дороги. Я знал, что ты рано или поздно вернёшься и потому держал твой дом свободным. Мой Ратунеи ещё три часа назад сообщил мне, что ты держишь путь к нашему острову, так что девочки уже прибрались в твоём доме.
Часть вторая. Вторжение
Глава первая. Хоспис под пальмами
Стояла удушающая жара. Полуденное солнце палило нещадно и воздух над аэродромом в Кубинке, густо напитанный запахами самолётного топлива, масла, резины и пластика, сделался густым и вязким, словно кисель. На самом краю аэродрома, вдали от ангаров и военных самолётов, за колышущимся маревом виднелся довольно миленький на вид объект совершенно невоенного назначения. Яркий, нарядный, бело-голубой расцветки, представляющий из себя большущий шатёр вроде цирка-шапито, только не круглый, а прямоугольный и малость пониже.
Военные, обслуживающие авиабазу в Кубинке, посматривали в ту сторону одновременно уважительно и пристыжено. Такие чувства вызывало то, что над шатром был натянут большой транспарант, где над тропическим островом с белоснежным пляжем и пальмами было написано: — "Проведите свои последние дни на райском острове!" Глядя на эту надпись, некоторые из военных лётчиков, которые в отличие от обычных людей поднимались в небеса и потому бывали ближе них к Богу, невольно крестились, что и понятно, ведь это было приглашение в хоспис, в то самое место, где человек, страдающий от какой-нибудь неисцелимой болезни, должен был отойти в мир иной, врезать дуба, склеить ласты, откинуть копыта или попросту сыграть в ящик.
Именно по той причине, что аэродром в Кубинке вот уже почти четыре месяца был теми самым воздушными воротами, через которые можно было добраться до райского острова с певучим названием Тумареа, куда люди отправлялись с одной единственной целью, умереть там под пальмами на берегу Тихого океана, ни у кого не возникало желания приблизиться к этому нарядному, бело-голубому шатру. Никому не хотелось хоть чем-то беспокоить людей, имевших в кармане билет в один конец, да, и делать там пилотам и механикам собственно говоря было нечего, у них и своих забот вполне хватало.
Часа три назад несколько здоровенных туристических автобусов и не простых, а больших, невероятно шикарных, с огромными затенёнными стеклами, привезли на аэродром большую группу стариков, старух и просто смертельно больных людей, которых служащие хосписа немедленно проводили в шатер. Некоторые из них даже не могли передвигаться самостоятельно и потому здоровенные, смуглые санитары, одетые в белоснежные брюки и рубашки, выносили их на руках и усаживали в инвалидные коляски.
Понадобилась такая коляска и Сергею Петровичу Васильеву. Как только два молчаливых, здоровенных, смуглых парня с черными волосами и широкими, нерусскими лицами с чуть раскосыми глазами усадили полковника ВВС в отставке Серёгу Васильева, боевого лётчика-асса, он угрюмо опустил лицо. Ему было больно видеть ангары вдалеке и военно-транспортные самолёты, хотя он всю свою жизнь летал на "мигарях". Ещё больнее Серёге было держать голову опущенной. Три месяца назад ему сделали в госпитале Бурденко чертовски сложную, но совершенно бесполезную операцию на гортани и это давало о себе знать при каждом повороте или наклоне головы мучительной болью.
Один из санитаров увидев, как побледнело от боли лицо полковника Васильева, наклонился над ним и приложил свою широченную, крепкую ладонь к его рту. Серёге показалось, что прежде, чем ладонь парня легла на его рот, она, словно бы засветилась бело-голубым, золотистым сиянием. Рука парня мягко, но плотно прижалась к его рту и странное дело, уже через несколько секунд нестерпимая боль куда-то отступила и бывшему военному лётчику, в общем-то молодому ещё мужику, Серёге не стукнуло ещё и сороковника, почему-то подумалось, что та патронажная сестра, которая сблатовала его отправиться в хоспис под пальмами, не соврала ему и он действительно уйдёт из жизни без боли и мучений, позагорав напоследок полгода или чуть больше на берегу Тихого океана.
Ну, как раз чем-чем, а пальмами и Тихим океаном его трудно было удивить. Летал он над этим океаном, перегоняя как-то раз на Филиппины аэропланы. Правда, загорать под пальмами ему там так и не пришлось. Та командировка была очень суетной, напряженной, да, и филиппинские власти относились к ним весьма настороженно, но оно и было понятно, ведь их воякам нужны были одни только новейшие самолёты, а отнюдь не любопытные взгляды русских пилотов. Так что Серёга был вовсе не прочь позагорать полгодика на белоснежном пляже, чтобы потом тихо и мирно двинуть кони.
Вчера вечером патронажная сестра снова навестила Серёгу Васильева и предупредила, что завтра утром в десять тридцать он улетит на Тумареа, а потому ему следовало проститься с близкими и сделать последние распоряжения типа написания завещания и тому подобного. Ничего такого ему делать было не нужно. Вот уже пять лет, как Серёга был в разводе. Свою квартиру он благородно оставил жене и дочери, которая и раньше его даже в упор не видела. Завещать своей бывшей, сестре и брату кроме правительственных наград ему было нечего, а его родителям и так всё было ясно — их сын не стяжал никаких богатств.
Лицо матери не просыхало от слёз, но вчера вечером, поняв окончательно, что её Серёженька уходит навсегда, она всплакнула лишь разочек и на том успокоилась. Сборы были недолгими, да, и собирать в дорогу было нечего. Представитель хосписа, который был у них неделю назад, доходчиво объяснил, что с собой ему брать ничего не нужно и вообще посоветовал отнестись ко всему так, словно он не улетает на далёкий остров, а своим ходом отправляется на кладбище. Родителям же Серёги он дал клятвенное обещание, что каждую неделю они будут получать от сына письма и даже фотографии. Если бы их сын мог говорить, то это были бы ещё и звуковые письма на лазерных дисках.