Мона-Элта с ужасом посмотрела на Торсона. Она ничего не видела, кроме этого болтающегося между ног унрита куска человеческого мяса. Он прыгал у нее перед глазами, а тело, тело Элты, само собой подхватывая мерзкий ритм, начало медленно раскачиваться.
Вправо.
Потом влево.
И снова.
Вправо.
Влево.
Во рту пересохло. Тело само собой выгнулось — так выгибается натянутый сильной рукой лук — ноги вдруг стали ватными, и она, не в силах удержать себя, стала медленно сползать на залитый блевотиной пол.
— Наконец-то ты вернулась ко мне! — прошипела флаисса.
— Да, — привычно шептал чужой язык.
(«Мясо! Вонючий кусок мяса».)
Тело женщины забила мелкая дрожь. То, что оставалось в ней от Моны, отчаянно искало пути к спасению. Она сидела на корточках, жадно хватая ртом спертый воздух. Голова кружилась. Воздух вокруг уплотнился, стал горячим и вязким. Она подняла правую руку — рука, продравшись сквозь плотные слои, легла на мягкую воздушную подушку. Торсон тоже почувствовал неладное — он попытался было подойти к ней, но неведомая сила отталкивала его к противоположной стене хижине.
С секту он недоуменно смотрел на женщину (флаисса же по-прежнему раскачивалась. Вправо. Влево). Потом лицо его залила смертельная бледность. Он засмеялся жутким, беззвучным смехом:
— Поговорим по-другому, Эл!
— Ои! Как она устала!
— По-хорошему, а?
— Да, — она закрыла глаза. Так лучше. Наваждение рассеялось.
Лежавшая на воздушной подушке рука упала на пол.
— Как ты это сделала? — голос Торсона стал вкрадчивым и тихим.
Он раздавался совсем рядом.
— Это не я, — ответила женщина, почти не разжимая губ.
— Я люблю тебя, Элта, я…
Что-то холодное и острое кольнуло ее в шею. Одновременно в лицо ткнулась горячая головка флаиссы:
«Укуш-шу!»
— Не рыпайся, — в голосе Торсона звучало торжество. — Иначе придется оставить тебя без головы.
Женщина вздрогнула всем телом, и черный мир за закрытыми глазами разорвался на тысячи сверкающих брызг.
«Что со мной происходит?»
Элта близко. Совсем рядом. Он чувствует ее упругую грудь. Горячее дыхание. Вздрагивающий, немного влажный от пота живот. Он хочет обнять ее, раздвинуть коленями плотно сжатые ноги. Но тело не слушается. Рука, с приставленным к шее Элты ножом, сама собой дрогнула и, оставив на шее красную полоску крови, отошла в сторону, а потом медленно, будто в нерешительности, поползла вниз. Туда, где отчаянно металась, предчувствуя самое страшное, маленькая похотливая хисса.
Падение замедлилось. Сверкающая тысячами огненных капель бездна снова превратилась в черную непроницаемую мглу.
Женщина открыла глаза.
Мир вокруг казался чужим и беспросветно серым. Как будто чья-то невидимая рука стерла все краски. Серые стены, серые амфы, серый стол. Серое от ужаса лицо Торсона. Он стоял на коленях. На лице его застыло странное выражение — казалось, он хочет что-то сказать, но губы, язык не слушаются его. Обезумевшие глаза смотрели куда-то вниз.
«Что с ним? — подумала женщина. — Что он придумал еще?»
Его маленькая, но почему-то тоже посеревшая флаисса по-прежнему металась в каком-нибудь мине от нее.
(«Мясо! Вонючий кусок мяса».)
Пытаясь отодвинуться как можно дальше, женщина прижалась к шершавой стене. Она почти слилась с ней.
(«У него нож. Он убьет, да, он убьет меня».)
Но нож в руке Торсона опускался. «Ои, — подумала женщина. — Он сошел с ума».
Флаисса странно вздрогнула, и, брызнув ярко-красными каплями, покатилась по полу в сторону Моны. Нож со стуком упал вслед за ней. Мертвая флаисса замерла на заляпанных кровью досках. Тело Торсона скрючило от боли. Он зажал пальцами хлещущий кровью обрубок и, не отрываясь, смотрел на жену. Женщина с ужасом взглянула ему в глаза. Потом на съежившийся на полу кусок ненавистной плоти. И вдруг зашлась в отчаянном крике, ибо ей казалось, что и отрубленный, он все еще ползет к ней…
Торговля шла ни шатко ни валко. К полудню небо заволокло тучами, пошел мелкий дождь, и самые нетерпеливые поспешили разойтись по домам. Оставшиеся с надеждой посматривали на двух-трех перекупщиков, которые со скучающим видом ходили по рядам, брезгливо разглядывали разложенные унритами морские безделушки и, ничего не покупая, проходили мимо. Впрочем, дело известное. За редким исключением, они делали покупки к концу дня, когда измученные долгим ожиданием продавцы отдавали товар не торгуясь, почти даром.