— Рыжая.
— Не совсем, — усмехнулся стоявший за его спиной воин.
— Возьмите, — скомандовал Нагх.
Так она попала на кумарон Ортага.
В трюм.
Она пришла в себя от легкого похлопывания по щекам. Еще прежде, чем открыла глаза, почувствовала спертый, пропахший запахами рыбы и тухлого иллансана воздух. Он показался ей, как никогда, чистым и свежим. Женщина глубоко вздохнула. С трудом разомкнула веки.
Склонившееся над ней лицо Мары.
— Где я?
— Там же, где и все. В заднице, — в голосе Мары слышались нотки ненависти. — Если бы ты была в Унре, то давно уже отправилась бы в нижний мир. Вместе с Таем, ей-ей! Поняла?
Проглотив горький ком, Мона-Элта кивнула. Потом тихо прошептала:
— За что?
— Ой! Посмотрите на нее! — воскликнула Мара. — Она еще спрашивает, за что. Э, да ты… Где твои рыжие волосы, Эл? — сбавила обороты женщина. — Видать, досталось и тебе, — сказала она мягче.
Приподнявшись на локте, Мона-Элта огляделась.
Какие-то бочки. Грубо выделанные доски покачивающегося под ней пола. Тусклые свечи на свисающих с потолка массивных подсвечниках. Посреди комнаты («Это не похоже на комнату», — тут же решила Мона-Элта) ведущая куда-то наверх лестница. Несколько ступенек сломано. Вокруг — испуганные лица женщин. Много лиц. На мгновение ей показалось, что она бредит. Мона-Элта устало закрыла глаза. Сон. Всего-навсего сон.
Далекий голос Мары:
— Пускай. Не время. Сейчас. Ее…
Она проснулась от чувствительного пинка.
— Хватит спать, сука!
Снова спокойный голос Мары:
— Оставьте ее. В Унре она ответит за все.
— Ты надеешься вернуться в Унру?
— Я вернусь, — твердо сказала женщина.
Мона-Элта открыла глаза. Вокруг ничего не изменилось. Значит, не сон.
— Иди-ка, похлебай, — позвали ее.
— Где я?
— Здесь. На кумароне одной хриссы.
Ку-ма-рон.
Что-то забрезжило в ее памяти. Откуда-то всплыло имя — Ортаг. С ним надо быть настороже. Почему?
— Ну и дрянь эта похлебка, — сказали где-то совсем рядом. — Держи.
Ей придвинули миску. Запах пищи приятно щекотал ноздри, отзывался истомой во всем теле. Мона-Элта с трудом села — болела ушибленная во время падения спина. Женщина никак не могла вспомнить отчего. Она вздохнула, взяла миску обеими руками. Хлебнула уже основательно остывшее пойло. Кивнула головой невесть кому:
— Дрянь…
Не услышав ответа (хватит с тебя и того, что дали поесть!), допила похлебку до конца. Желудок удовлетворенно забурлил, переваривая пищу. Подошла Мара, присела рядом:
— Полегче?
Теплое слово было сказано как нельзя кстати.
— Да. Как я сюда попала?
— Вероятно, так же, как и мы.
— Ортаг?
— Кто? — переспросила Мара.
— Я спрашиваю, это Ортаг?
— Нагх.
— А! Помню, — (это имя тоже смутно брезжило в ее памяти). — Что с нами будет?
— Я бы и сама хотела знать. За нами следят. Оттуда, — указала пальцем на закрытую крышку люка Мара.
— А вы потушите свечи. Никто ничего не увидит.
— Я предлагала. Хотя что толку? К тому же многие боятся темноты.
— Верно, — сказала одна из женщин, — без разницы все это.
— А где же… — Мона-Элта запнулась, — почему они..?
— Протрезвеют — придут, — снова вклинилась в разговор их бойкая соседка.
— Если мы не двинемся в какой-нибудь Тауран, — мрачно добавила Мара. И вдруг пронзительно закричала, закинув голову: — Эй! Писать хочу!
Сознание возвращалось медленно. Он все еще барахтался в волнах, сражаясь с вцепившимся в него тагом. Задыхался. Захлебывался соленой морской водой. Отчаянно молотил кулаками лохматую, ненавистную морду. Чувствовал, как рвут кожу тупые, сточенные о камни Магра когти.
Что-то холодное коснулось его лица. Вода, схватка, боль отступили. Дышать стало легче. Еще минта, и Тай ощутил приятное спокойствие во всем теле. Мышцы расслабились. Дыхание выровнялось. Он вспомнил Мону, но это воспоминание не причиняло боли. Напротив, оно было приятным, ибо сейчас, в воспоминаниях, Мона была жива. Она склонялась над ним. Он чувствовал тепло ее кожи. Приятный запах ее подкрашенных специальным настоем губ. Он невольно потянулся губами к ее губам. (Как жаль, что этого не было там. В жизни.) Тай вздохнул. Хотел поднять руку, чтобы обнять ее теплое податливое тело.
Рука не поднималась.
Унрит вдруг почувствовал стягивающие запястья веревки. Приоткрыв глаза, увидел тусклый огонь стоявшей на столе свечи.
— Ой, где я?
Тай проснулся, мгновенно ощутив уже знакомую боль в раненом унритской стрелой плече. Непривычно саднило разорванное клыками тага бедро. Он стиснул зубы: бывает хуже.