— Почему на «Белой даме»? — спрашивает Тильте.
«Белая дама Финё» — судно чуть пониже рейсового парома, зато гораздо длиннее. Построили его на верфи Грено для арабского нефтяного шейха и его гарема, на нём сорок две каюты с золотыми кранами и бассейн, а в носовой части располагается гинекологическая клиника. Выкрашено судно в цвет взбитых сливок, электроники в нём набито больше, чем в нашем доме и дюжине истребителей F-16, вместе взятых, и владеем мы с Тильте и Баскером этой инсайдерской информацией, потому что маму семь раз вызывали, чтобы помочь инженерам с верфи привести в порядок стабилизаторы, и дважды она брала нас с собой.
— Калле Клоак — один из спонсоров конференции, — добавляет Леонора.
Внутри у нас с Тильте и Баскером одновременно созрело важное решение — при этом мы не обменялись ни единым взглядом. Мы решили, что теперь на «Белой даме» станет на трёх пассажиров больше, и пассажиры эти Баскер, Тильте и я. Тому есть две причины. Во-первых, нам предоставляется исключительная возможность сбежать на материк. Но дело не только в этом. Хотя у нас и нет никаких прямых доказательств, но очень трудно представить себе, что исчезновение мамы и папы никак не связано с этой конференцией, а встреча высокопоставленных иностранных гостей, стремящихся узреть Бога, с нашими родителями и их внутренними слонами ничего хорошего не предвещает, так что нам просто необходимо как можно быстрее во всём этом разобраться.
В это мгновение мы слышим звук двигателя, темноту пронизывает сноп света, и перед храмом появляется транспортное средство, которое выглядит как катафалк, предназначенный для похорон на Луне.
Автомобиль, остановившийся у монастыря Леоноры, действительно катафалк, а значит, он чёрного цвета, сзади у него большие стеклянные двери, в нём предусмотрено место для гроба и цветов, и ещё он хорошо подходит для создания необходимой атмосферы: Бермуда Свартбаг Янсон плавно трогается с места, а у родственников покойного при этом возникает ощущение, что автомобиль отчаливает прямо на Небеса.
Если сравнить его с другими катафалками, то этот производит гораздо более сильное впечатление — белые номера, полный привод, к тому же он на полметра выше, чем его конкуренты, и на полтора метра длиннее, потому что в нём кроме места для гроба предусмотрено ещё семь дополнительных сидений — ведь Бермуда иногда возит местных детей в школу — кроме того, ей надо ещё возить и своих четверых детей, а также иметь возможность, преодолевая двухметровые сугробы, добираться до самых отдалённых уголков острова, если потребуется помощь какой-нибудь рожающей дома женщине. Короче, человеку, не понаслышке представляющему себе жизнь на Финё, автомобиль этот вовсе не кажется чем-то странным.
А вот что кажется странным, так это то, что на сей раз в машине стоит белый гроб.
— Это Вибе из Рибе, — объясняет Бермуда. — Её нужно отвезти в Копенгаген. Чтобы получить благословение. От Да Свит Лав Ананды.
Баскер скептически принюхивается к гробу.
— Но она же уже давным-давно умерла! — говорит Тильте.
— Десять дней назад. Но она заморожена. В гробу есть холодильная установка.
Да Свит Лав Ананда — это индийский гуру Гитте Грисантемум. Я думаю о нём с сочувствием. Вибе из Рибе много лет торговала мороженым в киоске на набережной и прославилась тем, что в жаркие дни — когда она боялась, что у неё кончится мороженое — продавала детям полые шарики, надеясь таким вот неправедным способом растянуть свои запасы. Но храни Господь её душу.
Мы садимся в машину. Пока что никто не интересуется, почему это мы оказались здесь. Скажу без всякого преувеличения, что для большинства жителей острова мы с Тильте и Баскером нечто вроде талисмана; люди уверены, что стоит только нам появиться, как все планы начинают осуществляться и исчезают последние препятствия, а вокруг воцаряются доброжелательность и веселье.
Машина выезжает с парковки, пересекает заросли травы-песчанки и выбирается на дорогу. Я сжимаю руку Тильте и поглаживаю Баскера, у нас троих возникает ощущение, что мы, несмотря на всю серьёзность ситуации, движемся в правильном направлении.
Думаю, мне стоит воспользоваться этой передышкой — пока мы едем в полноприводном автомобиле, пересекая Большую вересковую пустошь, покрывающую восточную часть острова вплоть до самого леса — и более подробно рассказать вам, что затеяли родители после того вечера на кухне, когда Тильте спрашивала отца о таинствах.
В следующее воскресенье — а это было шестое воскресенье после Дня Богоявления — отец в своей проповеди рассказывал о Преображении на горе.
Как я уже говорил, отцу этот текст даётся нелегко. Пока он описывает, как Иисус и апостолы поднимаются на гору, всё идёт как по маслу, тут он звучит то ли как проводник через Альпы, то ли как руководитель отряда бойскаутов, но когда он доходит до того места, где над экспедицией нависает облако, то начинает чувствовать некоторую неуверенность и как-то бездушно отбарабанивает текст — его нетрудно понять, ведь тут как раз и возникает море вопросов, к примеру: если Бог может говорить с апостолами и Иисусом, то тогда он должен быть похож на человека, и как тогда этот человек выглядит, и что можно сделать, если сам хочешь услышать Бога, и как Спаситель может беседовать с умершими пророками — на все эти вопросы у отца практически нет ответов, так что он даже не решается поднимать их, он прекрасно это осознаёт, и одновременно боится признать это, и при этом очень расстраивается, что боится, — вот почему, дойдя до этого места, он начинает говорить так, будто рот у него полон каши. А на церковной скамье перед ним сидим мы: трое детей и Баскер — в страшном смущении, сочувствуя ему и не зная, что делать.
И тут происходит небольшой природный катаклизм. Церковь Финё внезапно окутывает туман — как раз в тот момент, когда отец читает про то, как Иисуса окутало облако.
Нет ничего странного в том, что церковь, да даже и весь остров Финё, неожиданно окутывает туман, ведь мы находимся посреди Моря Возможностей и ещё каких-то тёплых и холодных воздушных потоков, про которые мой брат Ханс мог бы прочитать обстоятельную и занудную лекцию. Всё это совершенно обычное дело. Когда отец начинает предложение, на голубом небе сверкает солнце, как будто Финё — это жемчужина Средиземного моря, а когда он заканчивает его, вокруг уже туман, церковь как будто упакована в вату, такое у нас не в первый и не в последний раз — и продолжается это обычно не очень долго. Но на сей раз происходит следующее: когда отец доходит до того места, где говорится, что с облака раздался голос, вот в это самое мгновение с колокольни слышится удар большого колокола.
Этому факту позднее найдётся простое объяснение: после службы мы с Тильте и мамой поднимаемся на колокольню и обнаруживаем там сову-сипуху, которая влетела прямо в колокол, и сначала нам кажется, что она погибла, но мама кладёт её на колени и гладит ей лоб, тут сова открывает глаза и смотрит на маму влюблённым взглядом, так что меня прошибает пот, но здравый смысл всё-таки побеждает, и сова, вспомнив, что она сова, а не герой-любовник, с криком взвивается в воздух и исчезает под крышей.
Но, к сожалению, это произойдёт лишь спустя некоторое время. А там, в церкви, никто не думает о естественных объяснениях, люди просто цепенеют, оглушённые ударом колокола.
Возможно, в тот момент ещё можно было бы как-то всё исправить, возможно, мы могли бы со временем вернуть папу и маму. Но тут всё необратимо меняется.
Я не могу исключить того, что за природными явлениями и изменениями погоды стоит какой-то высший разум, и это не просто стихийные явления, но если причиной случившегося в то воскресенье стало что-то иное, кроме атмосферных процессов, то это точно были тёмные, демонические силы. Когда отец заканчивает проповедь, туман, который до этого момента окутывал церковь, как вата на рождественской композиции, приходит в движение, внезапно в этой вате возникает просвет, а через него светит средиземноморское солнце, и луч. проникший сквозь верхнюю часть окна, падает на алтарную картину.