Мы снова погружаемся в мягкие кресла, почти всё уже встало на свои места, но не хватает самого важного. Баскер тихонько рычит.
— Баскер хочет сказать своё слово, — говорит Тильте. — Он считает, что о маме и папе можно много чего сказать. У них есть свои слабости, уязвимые места и дырки в голове. Но им всегда была свойственна хитрость — этакая крестьянская изворотливость. Это совсем не в их духе: придумать план, из-за которого они рискуют всем. Свободой, детьми, собакой, работой, репутацией, добрым именем. И при этом оставить в банковской ячейке, которую они забыли оплатить, такой жирный след.
— И вот так вот уехать, — говорю я, — сломя голову.
Мы все трое думаем. В комнате возникают вибрации.
— Это было внезапное решение, — говорит Тильте.
— Они что-то обнаружили, — говорю я. — Что-то неожиданное.
Теперь мы с Тильте единый организм.
— Это было что-то очень важное, — говорит Тильте.
Я проговариваю отчётливо каждое слово, отчасти потому что Баскер всё-таки собака и иногда соображает медленнее, чем мы, отчасти потому что сам не понимаю, зачем нужно всё это проговаривать.
— Мама и папа спланировали похищение экспонатов с выставки, которая устраивается в связи с Великим Синодом. У них всё готово. И вдруг они что-то узнают. За несколько дней. Им тут же пришлось всё бросить — и уехать. Вот почему им было наплевать на следы — или они просто забыли их замести.
Кто-то, может быть, и сказал бы, что после всего, что нам пришлось сделать за последний час, мы с Тильте заслужили передышку. Мы бы тоже были не прочь отдохнуть. Но вот уж чего нельзя позволять себе после напряжённого первого тайма, когда предстоит следующий, ещё более сложный, — так это расслабиться в перерыве в мягком кресле, потому что тут-то вдруг и начинаешь чувствовать, что совершенно выдохся и теряешь последние силы — это мы с Баскером и Тильте хорошо понимаем.
— У нас два дела, — говорит Тильте. — Положить Вибе обратно в гроб. И поговорить с Рикардом.
Тут мы подпрыгиваем на месте, в полной уверенности, что столкнулись с тем чудом, которое носит название билокация. Билокацию признают все религии, суть её состоит в том, что отдельные высокоразвитые индивидуумы могут материализовываться из воздуха и радовать нас своим присутствием одновременно в нескольких местах. В непосредственной близости мы слышим голос, который, без сомнения, принадлежит Буллимилле Мадсен, жене Калле Клоака.
— Господа! — говорит она. — Имею честь сообщить, что в кормовом салоне предлагается небольшое угощение для тех, кто желает утолить голод и у кого пересохло в глотке.
При всём уважении к Буллимилле её трудно заподозрить в способности к билокации. К тому же, оглядевшись по сторонам, мы обнаруживаем, что звук идёт из громкоговорителей, качество которых на «Белой даме» таково, что возникает ощущение, будто говорящий приложил губы к твоему уху.
Мы с Тильте и Баскером вскакиваем на ноги. Не только потому, что желаем утолить голод и у нас пересохло в глотке, но и потому, что в кормовом салоне мы уже побывали, мы устраивали в холодильнике Вибе из Рибе — и тогда там не было ни души.
До салона мы добегаем за несколько секунд и поначалу вздыхаем с облегчением. Мы оказались первыми — если не считать Буллимиллы и официантки. И угощать гостей они собираются грудой каких-то холодных бутербродов, поэтому есть надежда, что в кухне никого нет и нам удастся забрать Вибе, пока в салоне не начнут собираться пассажиры. Так и есть: на кухне пусто, нас никто не заметил, мы осторожно выглядываем из-за двери, и теперь на четвереньках, прячась за столами и стульями, ползём за высокой стойкой, отделяющей салон от кухни, — а тут мы вне зоны видимости.
Мы готовы к диверсионному рейду: быстро пробежать в холодильник, схватить Вибе, выждать подходящий момент и валить отсюда поскорее — для нас с Тильте это всё равно что стащить спелую грушу в каком-нибудь городском саду. Но тут происходят некоторые события, объясняющие, почему Экерхарт, дзенские патриархи, ведические ясновидцы и суфийские шейхи в одном демонстрируют полное единодушие. Когда их просили в двух словах описать мир, все они говорили: «Никакой стабильности».
Первое событие — это то, что в салоне неожиданно появляется граф Рикард Три Льва. В руках у него его архилютня, и, увидев, как вздрогнула Буллимилла, я понимаю, что мои предположения были верны и именно она перед отъездом попыталась спрятать инструмент от Рикарда, очевидно, опасаясь, что он начнёт играть во время еды.
— Дорогие дамы, — сообщает граф Рикард, — меня уговорили спеть во время банкета. Я исполню что-нибудь из «Весёлой вдовы».
Буллимилла пытается слабо протестовать.
— У нас тут канапе, может быть, они не очень подходят к музыке.
Мы слышим, как звенят шпоры графа, он рассматривает сервированные на столе блюда.
— Вот эти маленькие штучки, — говорит он. — Конечно же, их следует переваривать под музыку.
Тут мы с Тильте высовываемся из-за стойки, делаем Рикарду знаки, прикладывая пальцы к губам, и снова прячемся.
— Я только проверю акустику, — поясняет он Буллимилле.
Затем он обходит высокую стойку и оказывается рядом с нами, мы ведём его через кухню к морозильной камере и снимаем мешки с Вибе.
— Нам нужно вернуть её на место, — говорит Тильте, — пока не поздно. Где гроб?
Рикард, похоже, как-то не очень рад встрече с Вибе.
— В моей каюте, — отвечает он.
В этот момент дверь в морозильную камеру открывается, мы возвращаем полиэтиленовые пакеты на место и все втроём прячемся за инвалидным креслом.
Человека, который входит в холодильник, мы, пожалуй, ждали здесь в последнюю очередь — это Александр Бистер Финкеблод. На пороге он задерживается — глаза должны привыкнуть к слабому освещению. Потом направляется прямо к инвалидному креслу.
Он останавливается в полуметре от нас. Если бы он сделал ещё шаг, он бы заметил нас, и возникла бы ситуация, из которой нам очень трудно было бы выпутаться.
Но он нас не видит. Всё его внимание сосредоточено на одной полке, на которой рядком лежит нечто, напоминающее вакуумные упаковки — с большой долей вероятности это овечьи сердца, наверняка происходящие от знаменитых овец Финё, а рядом с ними стоят две бутылки шампанского. Финкеблод ощупывает бутылки, вид у него не очень довольный, он оставляет их, поворачивается и уходит.
Мы с облегчением вздыхаем, а когда ты с облегчением вздыхаешь в холодильном помещении, то выдыхаемый тобой воздух превращается в белое облачко. Мы открываем дверь, на кухне пусто, граф Рикард выкатывает Вибе, мы с Тильте и Баскером работаем передовым отрядом у стойки, где ложимся на пол, чтобы, осторожно выглянув, выяснить, свободен ли путь.
К сожалению, путь не свободен. Оказывается, что стол, который стоит ближе всего к кухне, уже занят. Мы видим Веру-секретаря, Анафлабии? Бордерруд, профессора Торкиля Торласиуса с женой, к этой могучей кучке присоединился теперь и Александр Бистер Финкеблод. а также двое сотрудников разведывательного управления полиции — Ларс и Катинка.
Нам с Тильте ничего не нужно друг другу говорить, мы прекрасно знаем, что каждый из нас думает. Каждый из нас задаётся вопросом, что общего у посланника министерства образования с Анафлабией и Торкилем Торласиусом?
Ответ не заставляет себя ждать.
— Необходимо ещё минут пять, — говорит Александр Финкеблод довольным голосом. — Шампанское должно охладиться до температуры ниже десяти градусов. Особенно по такому случаю. И наш очаровательный шеф-повар уже приготовил хрустальные бокалы.
Буллимилла ставит бокалы на стол. Когда она уходит, Анафлабия наклоняется к столу. Она говорит, понизив голос, но в её случае это означает, что всё равно каждое слово прекрасно слышно на баке.
— Я только что получила мэйл. От Бодиль Фискер, руководителя муниципалитета Грено. Нм переслали предварительное заключение профессора Торласиуса после нашего осмотра дома священника и разговоров с детьми. Диагноз — «тяжёлая эндогенная депрессия». Местная администрация нас поддерживает. Так что завтра министерство по делам церкви и приходской совет опубликуют постановление о снятии с должностей священника Константина Финё и органиста Клары Финё. В официальном сообщении мы ничего не пишем об их психологическом габитусе. Но кое-кому из журналистов мы сообщим, что в результате обследования у обоих констатирована тяжёлая депрессия. Бодиль обещает нам, что отдел социального обеспечения муниципалитета позаботится о детях, и, как только они найдутся, их сразу же определят в разные учреждения. Установлено, что именно девочка в первую очередь оказывает дурное влияние на малолетнего брата. Его отправят в детский дом в Грено, её пока что поместят в закрытый молодёжный интернат на Лэсё. Журналисты не должны знать, где они находятся. Это означает, что независимо от того, что задумали родители, мы можем замять дело или, во всяком случае, заявить, что виновные — это люди, не имеющие более никакого отношения к церкви. Александр Финкеблод передал нам отчёт о проступках детей за последние два года, этот список уже сам по себе требует срочного вмешательства надзорных органов, к тому же в отчёте написано, что у мальчика вода в голове. Так что, дорогие друзья! Очень трудная ситуация разрешилась. Мы с полным правом заслужили бокал вина!