На этом месте, прежде чем продолжить рассказ, я должен снять с себя какие бы то ни было подозрения и объяснить всё про воду в голове.
Связанные с этим события произошли два года назад, когда папа с мамой находились во втором из трёх своих турне — которое закончилось для них предварительным заключением и церковным судом. В то время мы с Конни, конечно же, были знакомы, как и все ученики школы города Финё. Но после того случая в бочке, который произошёл за восемь лет до этого и который в определённом смысле стал для меня потрясением, хотя я и сам попросил Конни раздеться, так вот с тех пор у нас с ней так и не возникло каких-то близких отношений, и скажу честно, что если принять во внимание то, как трудно мне было с нею даже на расстоянии, не было никаких надежд на то, что я когда-нибудь настолько осмелею, что такие отношения возникнут.
Не знаю, встречались ли вам девочки, которые всё время как-то по-новому причёсываются, но Конни одна из них. Стоит только потерять её из виду на десять минут — как она уже поменяла причёску, и это значит, что её затылок, когда сидишь за ней в классе, всё время выглядит по-разному.
В тот день, о котором пойдёт речь, Александр Финкеблод только что заступил на должность директора школы и решил сам провести несколько уроков, чтобы удостовериться в том, насколько у нас низкий уровень знаний. Он ведёт у нас урок истории, излагает некоторые незабываемые подробности перехода полководца Ганнибала через Альпы — и тут я вижу затылок Конни под каким-то совершенно новым углом зрения. Сверху — её каштановые волосы с рыжеватым оттенком, напоминающим, скажем, о первых отблесках лучей восходящего солнца на листьях каштанов, когда ты возвращаешься домой в четыре часа утра после сбора чаячьих яиц, если вы можете себе это представить. Ниже — лёгкий пушок, который постепенно становится всё светлее и, наконец, исчезает, а дальше — белая кожа, но это глубокая белизна — как жемчуг в больших устричных раковинах у Северного маяка, кажется, что можно заглянуть вглубь, под кожу. Когда я дошёл до этого места своего исследования, я стал представлять себе, как это место пахнет и какие ощущения могут возникнуть, если его потрогать, и к этому времени Ганнибал вместе с Альпами отошёл куда-то на второй план, и вдруг передо мной возник Александр Финкеблод, всем своим видом напоминая о том воинственном гневе, который, очевидно, представлял для членов команды Ганнибала большую проблему.
Он берёт меня за руку, и следует отдать ему должное — захват у него, как у трубного ключа.
— Ты выходишь за дверь, — говорит он, — и ждёшь там окончания урока. На перемене мы идём с тобой к Биргеру, и там мы втроём побеседуем об уровне твоих знаний.
Папаша Биргер — заместитель директора школы. Он приехал вместе с Александром с материка, и, по слухам, отказался от многообещающей карьеры в министерстве обороны, чтобы вместо этого наводить порядок в городской школе Финё. Встреча с ним никогда не доставляет удовольствия, но на сей раз, в присутствии Александра Финкеблода, она сулит настоящую катастрофу.
И тут со мной что-то происходит. Сам я считаю, что причина всего кроется в моих духовных упражнениях, потому что к этому моменту мы с Тильте уже давно обнаружили дверь, и перешли к тому, что в мистике называется глубинным процессом. Я чувствую, как поднимаюсь во весь свой рост — метр пятьдесят пять, смотрю Финкеблоду прямо в глаза, которые в этот момент похожи на жерла пушек фрегата «Ютландия» в гавани Эбельтофта, куда нашу школу каждый год в первое воскресенье сентября возят на экскурсию.
— Я в любой момент, — слышу я свой голос, — готов променять все знания на свете на возможность хотя бы мельком взглянуть на затылок Конни!
Сначала на неопределённое время наступает упоминавшаяся ранее гробовая тишина.
Потом Александр Финкеблод выносит меня из класса, подтверждая тем самым, что у него гораздо больше грубой мышечной массы, чем можно предположить — при его худощавой фигуре и холёном внешнем виде, — и на всём пути до кабинета Папаши Биргера утешением мне служит лишь толика гордости оттого, что они считают, что по одиночке им со мной не справиться.
Но вдруг Александр Финкеблод останавливается — потому что на пути у него возникает Тильте.
— Александр. — говорит она. — Я хотела бы переговорить с вами наедине.
Теперь-то вам уже, конечно, как и мне, ясно, что Тильте может остановить несущийся товарный поезд, и, естественно. Финкеблод останавливается, как будто его поразил смертоносный луч из фильма «Чужой», после чего — с остекленевшим и пустым взглядом — отпускает меня и идёт вслед за Тильте в комнату, где хранятся учебники.
Тильте закрывает за собой дверь, и за ней они обмениваются какими-то фразами, которые остались бы скрыты от потомков по соображениям тактичности и долга, если бы я не приложил ухо к замочной скважине и поэтому поневоле не подслушал бы их разговор.
— Александр, — говорит Тильте, — не знаю, известно ли вам, что у моего младшего брата немного повреждён головной мозг, у него вода в голове, это следствие родовой травмы.
Финкеблод отвечает, что ему об этом ничего не известно, и говорит он вяло, механическим голосом, которым начинают говорить многие мужчины, когда они оказываются с Тильте с глазу на глаз.
— Это первая причина, — продолжает Тильте, — по которой я предлагаю вам не вести его в кабинет вашего заместителя. Вторая, более важная, состоит в том, что если вы отведёте его туда, то тем самым поставите под сомнение свой талант учителя, который вообще-то, как всем в школе хорошо известно, действует на учеников завораживающе.
Финкеблод делает попытку ответного удара, бормоча что-то вроде того, что я вечно мешаю всем на уроках. Но Тильте отражает атаку ещё до средней линии.
— Питер проходит курс лечения, — сообщает она, — ему в голову имплантировали кран, чтобы мы каждое утро, перед уходом в школу, могли сливать воду.
Финкеблод замолкает, я едва успеваю отскочить от двери, когда они выходят, и он смотрит на меня взглядом, в котором сквозит какое-то подобие сострадания, из чего я заключаю, что у них возник чрезвычайно глубокий контакт, хотя он и не побывал в знаменитом гробу у Тильте в комнате. Мы возвращаемся в класс, где все смотрят на меня, как будто я зомби, который хотя и способен двигаться, но которого нельзя назвать по-настоящему живым существом.
Когда проходит какое-то время, я колоссальным усилием заставляю себя поднять голову и осмеливаюсь взглянуть на Конни. Над её затылком витает ореол задумчивости.